пепельницу?
Эту хрустальную пепельницу папа привёз из Польши. Он ею очень дорожил, пока в один прекрасный день мама не уронила её на бетонный пол перед умывальником. Роскошная хрустальная пепельница превратилась в соль. Возможно, это единственная вещь, которую разбила мама, но, как ни странно, стоит только напомнить о пепельнице, мама тут же замолкает. Так случилось и в этот раз. Она вздохнула и достала из шкафчика медную сковороду.
— Это будет надёжней.
Папа схватил помидор и уже взял в руку нож, но мама остановила его.
— Сперва надо снять кожуру. Иначе у вас ничего не выйдет.
Очистив помидор, мы изрубили его на мелкие кусочки и положили в тесто. Затем добавили растительного масла. Тесто снова хорошенько размяли, и у нас получился симпатичный розовый шарик; нам даже захотелось попробовать, какой он на вкус.
Папа окинул наше творение критическим взглядом.
— Я и сам бы не прочь поесть такой мамалыги! Язык проглотишь!
Тут мы позвали маму.
— А как это начинить ватой?
— Добавить зелени я бы смогла, а насчёт ваты… понятия не имею.
— Ты вообще человек без понятия, — хмуро проговорил папа.
Маму это явно задело. Она у нас самолюбивая.
— Раскатай тесто в тонкую лепёшку, разложи сверху вату, скатай тесто и снова меси. Потом опять раскатай, добавь ваты и опять меси… Ясно?
Папа невесело подмигнул мне и тотчас же распластал розовый шарик, а я тем временем распечатала вату.
Когда мы покончили с мамалыгой, была уже полночь. Мы положили приманку в пакет из-под сахара и пошли спать. Чтобы не разбудить маму, мы легли с папой на раскладном диване в гостиной. В момент, когда я уже начала засыпать, папа толкнул меня в бок и прошептал:
— Ани! Может, её посолить надо было?
— Что?
— Мамалыгу!
— Не знаю. А зачем?
И мы уснули.
Вставать рано — это так здорово. Но когда ты только-только уснёшь и тебя уже кто-то дёргает за косу — приятного мало. Папа разбудил меня в три часа утра. Так рано я никогда не вставала. И мама, которая тоже поднялась с постели, начала ворчать, хоть ребёнка, мол, пожалел бы, ещё набегается за свою жизнь, пускай, мол, спит, пока спится. Первое время, пока я ещё лежала под мохнатым одеялом, я была вполне с ней согласна. Но как только папа надел куртку и стал ворочать рюкзак, я вскочила с постели и сама начала быстро одеваться. Мне сразу вспомнилось тихое, спокойное озеро, розовые от солнца облака, замерещились серебристые рыбки, взлетающие над водой, и у меня вдруг что-то шевельнулось под ложечкой. Я поняла, что теперь никакая сила не в состоянии удержать меня в постели.
Очень интересно идти по городу, когда все спят. Мы шагаем с папой по середине улицы, и кажется, по всему городу идёт звон от наших шагов, хотя на ногах у нас мягкие кеды.
От пышной зелени деревьев падает густая тень. Дома, такие знакомые днём, сейчас просто неузнаваемы — строгие, молчаливые. Только где-то на четвёртом этаже светится кухонное окно. Над белыми занавесками виден большой круглый бак. Мне почему-то кажется, что и там сейчас торопливо снаряжают рюкзак и слышится недовольный материнский голос.
Слева в вышине клубятся вершины могучих деревьев Парка свободы. На тёмном небе, под лучами мощных прожекторов, сияет обелиск Братской могилы. Перед нами открывается шоссе, а где-то вдали блестят неоновые огни Русского бульвара.
— Шире шаг! — скомандовал папа.
— Ну куда ты так торопишься, папа, ведь первый автобус будет только в четыре часа! — напомнила я.
— Давай, давай! Там небось ждёт Афанасий. Неудобно опаздывать.
За папой поспевать не так-то просто. Мы бодро шагаем по асфальту, впереди бегут наши тени. Одна длинная, тонкая, с рюкзаком за плечами, а за нею семенит другая — маленькая, коротконогая, косички торчат, как две ручки опрокинутой кастрюли. Я только сейчас вспомнила, что в спешке даже причесаться не успела. Теперь весь день буду лохматая — у папы на голове такой ёжик, что расчёску носить нет смысла; он и дома редко вспоминает о ней.
Хорошо, что до площади не так далеко. От быстрой ходьбы у меня ноги заболели. Вот мы и пришли. На скамейках под тенистыми липами ни души. Мы сели на одну из них и притихли. Мне почему-то кажется, что сидеть молча, когда есть с кем поболтать, просто немыслимо.
— Папа!
— А?
— Какую рыбу будем ловить?
— Карпа.
— А большие карпы бывают?
— Бывают.
Я силюсь представить себе, как мы возвращаемся домой с большим карпом, нас встречает мама, и вид у нас гордый-гордый.
— Папа, а клёв сегодня будет?
— Наверняка. Видишь, какое ясное небо.
Я откидываюсь на спинку и напряжённо гляжу вверх. Надо мной тихонько шумит старая ветвистая липа. Сквозь листву проступает предутреннее небо. Звёзды уже потускнели, и только одна всё ещё ярко светит прямо передо мной.
— Папа, а что это за звезда?
— Обозная.
Когда-то, ещё до того, как я родилась, папа был лётчиком, и он знает множество интересных историй. Только рассказывает он их, когда собираются его друзья.
— А почему её называют обозной?
— Почему? В былые времена, когда ещё не было железных дорог и автобусов, грузы перевозили на тёлегах, запряжённых волами. Опасаясь разбойников, люди ездили не в одиночку, а группами. Такая группа повозок называлась обозом…
Папа замолкает. Его лицо на минуту освещает малиновый огонёк спички. Красная точечка тлеющей сигареты в густой тени лип похожа на светлячка.
— …На телегах сидели люди с ружьями наготове. Они везли зерно и другие товары к берегам Эгейского моря. Так как днём было жарко, ехали обычно ночью. И все по этой звезде ориентировались. Оттого её и прозвали обозной.
— Папа, а в те времена люди ходили на рыбалку?
— Ходили. Только ловили тогда неводом.
— А что это такое?
— Что, невод? Это такая сеть. Её бросали на воду, затем тянули к берегу. Если какую рыбу удавалось накрыть, её вытаскивали.
Тем временем прибыл ещё один рыбак. Он бесцеремонно подсел к нам, прикурил от папиной сигареты и хриплым голосом спросил:
— Куда?
— Под Казиче?не.
— Имеет смысл?
— Говорят.
— Я и сам туда собрался, но кто его знает… Я большей частью на Криви?нские пруды езжу. Там такой окунь идёт — с пол-литровую бутылку.
