Эти два письма я привел, потому что тут, по-моему, есть целый ряд, важных и характерных штрихов, говорящих о сложных отношениях режиссера с актером, о непростом использовании этюдного метода, о внутренней свободе актера. И о том, как ответственна в этом случае роль режиссера даже в психологическом отношении, который и должен заботиться, в первую очередь, именно о свободе актера. И если хоть в какой-то степени актер чувствует себя марионеткой, — это, безусловно, вина режиссера.
…Репетиция с Владимиром Б. (Вышневский): «Актер пришел с новыми соображениями, вернее, с расслабляющей его «литературщиной», но «хитростью», а, впрочем, через напоминание обстоятельств удалось вогнать его снова в жесткость, в нерв, во властолюбие, которые нужны для этой роли».
О другой репетиции.
«…Мы репетировали кульминационную сцену Жадова и Полины в комнате довольно успешно. Потом перешли на сцену, и актеры ее сыграли. Я сижу в ужасе, смотрю: полная мура, деревянность, какая-то ахинея. К тому же вялый, путаный, полуэтюдный текст. Какие я меры принял? Еще раз быстро сделал анализ и сказал, что ничего страшного не произошло, что, мол, все дело в том, что мы давно не репетировали. И что, конечно, пространство пока у нас неопределенное, декораций еще нет, хотя мы и перешли на сцену, а это непросто и т. д. В общем, смягчил. И не показывал виду, что все это ужасно, а взял и просто тщательно разучил с ними слова первого кусочка. Да, мы разучили слова. Теперь, говорю, сыграйте. И далее делал так с каждым кусочком. И вот талантливость актера, в конце концов, взяла свое. Мы вернулись к живому — это был очень важный процесс: получилось соединение некоторого разучивания с прошлой этюдностью. По ходу дела пришлось заниматься и «чистой технологией»: соединять фразы, снимать лишние ударения и т. и. В общем, опять-таки некий неплохой симбиоз этюдности и технологической придирчивости.»
…Сцена Юсов — Белогубов. Брать через этюдность…
Злая запись: «Комнатные разговоры ничего не значат, особенно с ленивыми, непрофессиональными, плохими актерами. Выходишь с ними на сцену и оказываешься голым».
А вот добрая запись: «Положительное ощущение: удалось раскачать Ф., удалось также фактически пройти по сквозному действию Юсова — А.».
…Все-таки жаль, что не знаю волшебных слов, например, того же «действия» или еще чего-то петушиного… Вот бы сразу репетировать на сцене без всяких этих комнатных подготовительных репетиций.
…Что значит обученность актера и его профессиональность? Видимо, умение актера готовиться к репетициям.
«У Ф. все как в прорву, дырявое решето… Никакой воли запомнить, сделать своим, офантазировать».
«Думаю, о том, как Эфрос сделал бы сцену «Жадов — Белогубов». Наверное, до момента, когда Белогубов сует ему деньги, они бы играли совсем спокойно, а йотом — нерв, взрыв…»
…Чувство бездарности… Но напоминаю себе одну из главных заповедей 3. Я. Корогодского: биться до последнего, до самого последнего момента работы.
…На одной из последних репетиций. «Хорошо, что у меня остается внимание к людям, к персонажам, к тому, что с ними происходит».
«…Исходящий реквизит покупать самому, иначе ничего не получится, только силы измотаешь на скандалах с реквизиторами».
«…Опять уговариваю себя, чтобы был легкий стремительный спектакль. Несовершенство режиссерского мастерства. Тут никакие теории не оправдают. Нужно все уметь, в том числе, определять «действие», нельзя пренебрежительно к действию относиться».
«Неудачная вечерняя репетиция. Занимался схемой, геометрией, «элементарщиной мизансцен» (выражение А. В. Эфроса). Был бессилен наладить кульминацию сцены Полина — Жадов. Или это актеры устали, или я неверно репетировал. И самое неприятное, что они молчали напуганные. Не люблю молчащих напуганных актеров, молчащих напуганных студентов — пусть лучше скандалят, говорят глупости».
«Усечь, что мешает играть в движении».
«Не надо педантичных замечаний — надоедаю».
«Страшненький прогон. После него была беседа, достаточно конфликтная, хотя и не вразнос. Кто был прав в конфликте — я или актеры? С одной стороны, конечно же, задание трактирным половым могло быть более точным. С другой стороны, прав я, так как режиссер не может давать никаких заданий, не получая импульсов от актеров (хотя общее задание, конечно же, должно быть)».
«…При окончательной постановке начинают сами по себе работать и помогать делу форма, ритм, энергия, композиция. Но важное примечание: при этом не терять и тонкости, не терять упрямую, тихую (!) линию Жадова. Да и у других тоже подлавливать тишину, оценки, свои тона. Как, например, у Полины — у нее тоже должны быть замедления, паузы и т. д.»
«…В последние дни подтверждается одна простая истина: как важно много раз репетировать одну и ту же сцену. Хоть по часу, чтобы учить да учить текст. Вместе с актерами учить текст. Может быть, это и имел в виду Луспекаев, говоря о том, что его метод работы над ролью, — это сидеть дома и учить текст. Тут, может быть, есть некая теоретическая новость. Нужно параллельно вести как бы два процесса: первый — этюдный и второй — учить текст. А это значит изучать автора, стиль, ритмику и т. д. Конечно, бывают случаи, когда актеры со слухом на текст сами легко (даже иногда так легко, что это и вредно) могут выучить текст. Но, например, в Самаре это не относится практически ни к кому. К тому же некоторые актеры так и говорят: «Не могу дома учить текст». Практически это означает — надо разучивать его на репетиции».
…Из записей, относящихся к периоду выпуска:
«Объем работы над ролью делят между собой режиссер и актер. В идеале режиссер-постановщик только направляет, корректирует, соотносит работу актера с общим замыслом. Но если он обязан и возбуждать актера, и довозбуждать, и фантазировать вместе с актером, да еще следить за его телом, за зажимами, держать его в форме, следить, чтобы он был живой, то это уже труднейшая… п-е-д-а-г-о-г-и-к-а. А еще приходится вести с актером относительно роли дипломатическую игру: что-то говорить, о чем-то умалчивать, хитрить, распределять свои замечания во времени, иногда отпускать «на вольные хлеба», иногда держать в жестком режиме. Это ведь тоже педагогика. В общем, если бы были идеальные актеры, то тогда, может быть, педагогика в театре и не была бы нужна, режиссер только бы направлял, соотносил художественные компоненты. Но реальный актерский организм несовершенен, он требует тысячи всяких воздействий, требует, если угодно, тысячи всяких хитростей со стороны режиссера. Вот почему реальный режиссер должен быть педагогом.
Размышляю о новой методике. Нет, конечно, старая, последовательно педагогическая, полезно- занудная никуда не девается, но надо также резко вводить в методику и подробную ритмизацию кусков, и прогоны частей, и работу над стихами и т. д.».
26 января 2002 года был прогон, и я записал себе такие грустные его творческие итоги:
«Ощутил бессилие… Актеры слишком уж некрепки, слишком играют без сквозного, слишком без
