Стать себе Богом

Да что стряслось? — не выдержал Ерофей.

Николай Николаевич покупает наш канал!

Никодим стоял бледный, от былой развязности не

осталось и следа.

А как же «ничего личного»?

В голосе Ерофея звучала надежда.

Какой там! — обрубил Ртов. — Он жаждет крови.

У Ерофея заломили виски.

И что же делать?

Ртов посмотрел пристально.

Искупать вину, — он замялся. — Ему понравилась Лилит.

Кровь бросилась в лицо Ерофею, он сжал кулаки.

Ах, какие мы благородные! — отступив на шаг, скривился Никодим. — Это Ртов — грязный сводник. А когда адрес у меня брал, о её прошлом не спрашивал.

Ерофей замахнулся.

Не пугай! — заорал Ртов. — Баб нет!

И пощёчина повисла в воздухе.

Впрочем, тебе решать, либо честь, либо передача.

Ерофей упёр подбородок в шею, и на месте лица у

него оказалась макушка.

Вот и хорошо, — закудахтал Ртов. — Николай Николаевич на многом не настаивает — только один раз. Нужно её с бумагами послать. А Лилит — женщина умная, даже тебе ничего не расскажет.

В ушах у Ерофея зазвенело, будто пропел петух.

Календарь вывернули наизнанку: опять была среда, седьмой день его славы. Всю ночь, ожидая Лилит, Ерофей читал дневники Ветца.

«Жил — крутился, а прожил — будто сигарету выкурил. Кто заставлял меня рыться в грязном белье? Кто вынуждал из сплетен делать профессию? Ведь сплетни, как клопы, безобидны только в чужой постели. А теперь я устал, и дни мои, как разбитое корыто, в котором не отстирать прошлого.

Отчего рождаешься среди ангелов, а умираешь среди бесов?»

Позвонил Анатас Трёч.

Похоже, вам не до расследования?

Ерофей промолчал.

А может, пора собственные грешки пришивать к делу?

Казалось, он ещё больше охрип от язвительности.

Чем выше забрался, тем больнее плакать. А, «звезда»?

Шестёрка в чужой колоде! — взорвался Ерофей. — Под кем ходишь?

Как и все, — на удивление спокойно ответил редактор. — Под Богом.

«А Суда над нами не будет, загробная жизнь продлит земную: кто жил, как в раю, попадёт в рай, кто, как в аду, — в ад.

Поэтому блаженны алчные, ибо возлюбили они деньги больше себя.!

Счастливы лицемеры, ибо нашли спасение во лжи!

Благословенны несведущие: они искали козла отпущения, пока за спиной у них точили ножи!

А молиться сегодня нужно так:

«Пусть утешатся властители, ибо небесный мир, как и этот — их, и останутся в нём первые первыми, а последние последними!

Пусть обретут венки искусители, когда взойдут на амвон пастырей!

Пусть насытятся прозорливые неверием, а у верующих да не отнимется слепая вера их!

Ибо время всех прогонит грязной метлой»».

Лилит не вернулась. И не позвонила.

И к утру Ерофей догадался, что его оставили в дураках. Если не Ртов, то Николай Николаевич, набирая очки, открыл ей глаза. Пасьянс сходился: Николай Николаевич получил Лилит, Лилит — влиятельного любовника, а Ртов, выслужившийся за чужой счёт, остался на канале и уже подыскивает нового ведущего.

Не попадая в рукава, Ерофей стал одевать пальто.

Моросил дождь, у парадной Николая Николаевича дежурил охранник.

Вам назначено? — закрыл он дорогу.

Не узнаёшь? — проснулась в Ерофее «звезда».

Чай, не Богородица.

Но, оскалившись, пропустил. Ерофею показалось, что охранник догадывается, зачем он идёт, и теперь, когда он птицей взлетает по лестнице, одобрительно смотрит в спину. Под дверью он высморкался и, нащупав в кармане пистолет, решительно утопил звонок.

Его разбудил телефон.

«Ах, какие вы все скоты. — всхлипывала Лилит. — Холуи продажные.»

И Ерофей долго слушал гудки.

День выдался пасмурным, когда небо не выпускает реальность, подменяя её воспоминаниями. И Ерофей сводил их концы, выстраивая линию, разделившую жизнь. Однако всплывшие картины ложились по одну её сторону, точно карты, которые метал шулер. Ерофей раз за разом прокручивал события последних дней, и вдруг увидел, что сценарий шит белыми нитками. Он вспомнил, как неестественно быстро приняли его в свой круг, как Лилит при первой встрече не спросила его имени.

Истина, как жар-птица, ухватишь — не будешь рад.

Он быстро набрал номер. «Ну, что, голубчик, из грязи — в князи? — взяв трубку, опередили его. — Поверь, ничего личного, но я тебя уничтожу!» Николай Николаевич был весел. Лилит была рядом, и он играл на неё. И был обязан сдержать слово.

А Ерофей подумал, что лестница в небо оказалась дорогой в ад.

Как и неделю назад, лил дождь, и серое здание встретило его решётками. Он толкнул дверь к редактору, кабинет был пуст, и сквозняк задрал на столе бумагу, придавленную пистолетом. «От сумы и тюрьмы на заре кайся!» — издевались буквы, как заключённые, теснясь в клетках. И Ерофей истерично расхохотался. Это была идея Трёча? Или предвыборный ход Николая

Николаевича? Сделать кумира, чтобы потом превратить в козла отпущения! Ерофей представил процесс, на котором обличат закатившуюся «звезду». Люди от таких без ума. «Конечно, живые не виноваты, — вспомнил он ухмылку редактора, — но мёртвые никому не интересны».

Ерофей взял пистолет. «Будто сигарету выкурил», — вспомнилось ему. Грязная, сырая комната, с умывальником в углу. Смерть всё преобразит, подумал он, живут среди бесов, умирают среди ангелов. И, зажмурившись, выстрелил, будто щёлкнул каблуками. Запахло гарью, стукнула о пол гильза. Но комната не исчезла, а в углу по-прежнему капал умывальник. И тут Ерофей с ужасом увидел, как кровь сворачивалась на полу в конфетти, как, поплыв театральной бутафорией, раздвинулись стены, увидел стол, за которым редактор ставил в клеточку крестик, зачёркивая его прошлое.

Не трудись, — почесал он щёку кривым ногтём. — Ты уже раз это сделал.

Ерофей заметил очередной нолик, округливший его жизнь до смерти.

Тебя давно нет, даже имя твоё — дешёвая анаграмма, — выплёвывал слова редактор. — Но память длиннее жизни, и в ней возможны повторные пробы. И даже главная роль. В спектакле для одного зрителя.

Зрителя? — эхом отозвался Ерофей.

Ну да, — впился кошачьим зрачком Трёч. — Для тебя.

Но зачем?

Затем, что впереди у тебя Суд.