за все, что он обязательно ей сделает, но просит все-таки помнить, что она его родила. И не без мучений вывела в люди, хоть он это и отрицает. На что Владимир только поднял бровь и ехидно поинтересовался, не о двадцать восьмом ли она говорит (что бы это значило?), и если об этом, то надо было бы задуматься, когда она садилась в поезд и шла на Москву. Маргарита Владимировна покраснела как рак и скрылась в машине такси. Конечно же, ни один не объяснил мне, о чем речь.
Кстати, за три дня ее визита стало ясно, что моя так называемая свекровь ничуть не более открытая или разговорчивая, чем ее сынок. На все мои вопросы, почему же у них с сыном все-таки столь дикие отношения, свекровь пространно отвечала, что, мол, на все воля божья, а он, Владимир, еще поймет, как был не прав. И прибежит на поклон, но только как бы не было поздно. Годы-то бегут, а она-то, Маргарита, не самого крепкого здоровья. Да с таким-то сыном.
– Но что конкретно произошло? – пыталась я ставить вопрос ребром.
Она только многозначительно улыбалась и лила слезы. Это она могла делать по первому требованию.
– Ах, деточка, если бы ты знала, какой камень ты сняла с моей души, – сказала она мне напоследок. И, вцепившись в толстенную пачку фотографий Мусяки, начиная от его первого ультразвука, ушла.
– А что за двадцать восьмое? – поинтересовалась я как-то вечером у Владимира.
– Интересно? – ухмыльнулся он.
– Ну… так, есть немного. Размер обуви? Не подходит. Калибр пистолета? Может быть. Вполне. Только не уверена, есть ли такой калибр.
– Еще версии? – усмехнулся он.
– Год ее рождения? – я пожала плечами.
Владимир расхохотался:
– Ладно, можно было бы помучить тебя, но я же порядочный человек. Так что отвечу. Каждый месяц двадцать восьмого числа она получает перевод. Денежный перевод, чтоб ты понимала. Вот уже много лет она на эти деньги и живет. Что смотришь? – насмешливо склонил голову он. Я знала, что он посылает матери деньги, но не думала, что с такой завидной регулярностью. Этот факт мною вообще был как-то позабыт. – Не сходится образ глобального злодея и монстра? Трещит по швам?
– Ну, не совсем, – уперлась я. – Есть много косвенных признаков, отличающих тебя как редкостного злодея. Ты не пьешь, не куришь, занимаешься спортом… Ты бледный, как вампир. Знаешь, вампиры сейчас в моде.
– А можно мне поинтересоваться? – любезно продолжил он, закинув ногу на ногу.
– Конечно. К твоим услугам, – паясничала я.
– Ты так билась за права моей мамы, что теперь даже я живо волнуюсь. Как наша милейшая и столь неожиданно обретенная баба Маго, не звонила? Ваньку не спрашивала?
– А что, ты так уверен, что она не звонила? – разозлилась я. Честно говоря, мама его действительно канула в неизвестность. Ни привета, ни ответа. Ничего. Даже не сообщила, как доехала.
– Уверен ли я? О, на все сто. Думаю, что ты дала ей все, что нужно для счастья.
– Что ты имеешь в виду?
– Я говорю о той пачке фотографий. Теперь моя драгоценная матушка сможет расставить их по всем стенам второй комнаты и таким образом обрести внука. Поверь, живой внук совсем не так удобен в использовании, как его изображения. От живого внука много шума и возни.
– Ты ошибаешься, – неуверенно сказала я.
– О, конечно, я ошибаюсь. Это же ты, а не я провел с ней все детство, – фыркнул он.
На этом разговор был окончен, и, кажется, это вообще был чуть ли не единственный наш более-менее содержательный разговор за это время. Все остальные дни мы только вежливо согласовывали наши планы относительно Мусяки, садика, дополнительных занятий у логопеда и прочие детали нашей совместной жизнедеятельности. Сегодня вечером была его очередь забирать Ванечку, поэтому я могла делать все, что мне заблагорассудится. Например, посидеть с соседом и поболтать о старых временах.
– Ну что, Динка-картинка. Точно не хочешь стопочку для аппетиту? – уточнил еще раз Аркашка исключительно для куртуазности, удобно расположившись на старой табуретке между раковиной и пристеночным столиком.
Я помотала головой и взяла кружку с вином. Мы сидели и культурно отдыхали от дел, ведя неспешную интеллектуальную беседу о судьбах России. Я считала, что все и так неплохо, а Аркашка считал, что надо взять все и поделить. Даже у папы оказался в загашнике какой-никакой план, правда выразить его до конца словами он не смог, но очень интенсивно выражался жестами. В самый разгар разработки нашей совместной политической программы, когда Аркашка вполне серьезно предлагал создать партию любителей живого пива, с улицы через форточку начали доноситься какие-то странные звуки, похожие на женский визг.
– Опять они лаются, – устало вздохнул Аркашка, но все же пошел к окну посмотреть на бесплатное и, как он выразился, ежевечернее шоу.
– Кто там? – спросила я, видя только какие-то огоньки и фигуру растрепанной женщины в безразмерном пуховике, мечущуюся перед каким-то автомобилем. Женщина кричала что-то явно нелицеприятное в адрес водителя. Я разобрала только, что водитель должен быть проклят на веки веков, если сдвинет эту старую колымагу с места.
– Она! – исчерпывающе пояснил Аркашка.
– Да уж, мне стало намного легче, спасибо, – усмехнулась я, отойдя от окна. И подумала, что все-таки как же хорошо, что у нас дома нет вот таких разборок и мне никогда не придется бросаться под колеса нашего «Мерседеса», чтобы удержать Владимира дома. Он и без моих усилий из него старается не выходить. Домосед, блин.
– Ты что, правда не узнаешь? – удивился Аркашка. – Ну, не ври!
– Да кого я должна узнать? – поморщилась я и снова присмотрелась. Визги на улице приобрели обоюдоострые формы. Водитель колымаги открыл окно и орал через амбразуру нечто непечатное, общий смысл которого сводился к необходимости отвалить от него как можно быстрее во избежание человеческих жертв и кровопролития. Дама злобно пнула машину, после чего машина дернулась и поехала назад, решив использовать альтернативный выезд со двора.
– Как интересно. А ведь когда-то вы, девушка, каждую минуту бегали смотреть, не подъехала ли серая «Субару».
– Что? – ахнула я.
– А ее, Катерину, ты ненавидела больше всего на свете.
– Не может быть! – зажала я рот рукой и высунулась из окна чуть ли не по пояс. Конечно, вечер, темень и искажающий все тусклый свет фонаря сделали свое дело, и все же Катерину действительно было невозможно узнать. Да что там – вообще невозможно. Первая красавица и задавака, в которую когда-то были влюблены все, не исключая меня, – она исчезла. Передо мной стояла серого цвета лохматая женщина в халате, торчащем из-под пуховика, и кричала на всю улицу, размахивая руками. Это просто не могла быть она. Да она бы никогда не опустилась до этого, ни один мужик не стоит такого, а в особенности такой мужик, как Сергей Сосновский. И все же это была она.
– А это он – за рулем? – уточнила я на всякий случай. – За рулем этой… м-м-м, что это за машина?
– «Таврия». Он ее с мужиками в гараже собрал, – пояснил Аркаша, не отрывая взгляда от проистекающей разборки.
– У него же была, кажется, «Шкода». Или что-то в этом духе, – растерялась я.
– Была и сплыла. Дурак твой Сосновский. В сказки верит, – пьяно махнул рукой Аркаша.
– В смысле?
– Да в автоматы эти. Дзынь… Тройка, семерка, туз. Играет он, Дин. Лучше бы уж просто пил, честное слово.
– Нет, ну это же просто невероятно, – нахмурилась я, глядя, как Катерина лихорадочно мечется по двору, пытаясь перекрыть «Таврии» выезд. – Просто даже жалко ее.
– Да уж. Ну, она же этого сама хотела, – пожал плечами Аркаша.
Мой папа с задних рядов жестом выразил свое согласие. На звуки его уже не хватало. Этому больше не наливать. Да мы, кстати, ему практически и не наливали. Да уж, папочка, бедненький.
