времени тоже». Хотя это чепуха, есть и покруче ее бизнесмены, а ездят по всему миру, догоняют лето. Лариса бы тоже поехала, если бы было с кем, а так – не хочется мозолить окружающим глаза своим гордым одиночеством. На работе его совершенно не ощущается, а дома по вечерам даже приятно, потому что от людей устаешь за день до чертиков. От этих раздумий, которые Ларису давно не посещали (как специалист по НЛП, она позволяла себе иные мысли), она вдруг почувствовала усталость, заныла рука. Черт, когда же снимут этот гипс?!
Сергей Петрович, наблюдавший за ней, подошел, взял под руку, вежливо раскланялся с теми, кто стоял рядом, и, незаметно подталкивая к двери, вывел Ларису из зала.
– Идите-идите, – кивнула у выхода Линда. – Я тут закончу, не волнуйся.
– Сереж, ну что ты меня тащишь? Я и сама пойду.
– Сама ты пойдешь, как же. Не раньше полуночи. Рабыня Изаура, елки-палки.
– Раньше ты говорил – Снегурочка. – Лариса тщетно дергала дверцу со своей стороны, потому что Сергей Петрович ее никогда не усаживал, это джентльменство было ему глубоко противно.
– Я говорил? Ты меня с кем-то путаешь. Стареешь, мать. И не дергай дверцу, это тебе не твоя иномарка навороченная, сейчас сяду и изнутри открою. Ломится, понимаешь.
Сергей Петрович провел изыскательские работы в кармане и извлек ключи. Достал с заднего сиденья свою куртку и тщательно укутал в нее Ларису. Куртка вкусно пахла Сергеем Петровичем, то есть бензином и одеколоном, и Лариса не стала переодеваться в свою шубку, которую, пока грелась машина, принесла заботливая Валентина Васильевна.
– Говорил-говорил. Мол, тебе все равно, сплю я с тобой или нет, потому что я хладнокровная.
– Ну, это перебор. С чего бы я стал такое говорить? Врешь ты все. Я по этой части не теоретик.
– Практик, да? – ехидно произнесла Лариса, неосторожно шлепаясь на непривычно жесткое сиденье.
– Ты меня подначиваешь, что ли? – расхохотался Сергей Петрович. – В таком случае заявляю наперед: я с подзащитными не сплю. К тому же с инвалидами. Ты – Петровна, я – Петрович, будем жить как брат и сестра под одной крышей.
Лариса действительно подначивала, рассчитывая на ни к чему не обязывающую болтовню, ну, может, на привычно-шутливый флирт, но смех Сергея ее обидел. Никогда у нее не получалось заставить его делать или говорить что-то, чего он сам делать или говорить не желал. Он даже не давал себе труда что-либо объяснять, а просто поступал на свое усмотрение, при этом Лариса еще и чувствовала себя капризной и недалекой вертихвосткой. Черт ее дернул с ним кокетничать! Расслабилась, привыкла, что в последнее время Сергей Петрович постоянно рядом. Наверное, она очень устала. Пришлось уткнуть нос в куртку и, чтобы не расплакаться, изобразить вселенскую усталость и полное отрешение от реальности. Сергей Петрович на ее отрешенность чихал с высокой башни, врубил свое любимое «Русское радио», которое Лариса не выносила, и преспокойно крутил себе баранку. Крепче за шоферку держись, баран… это тоже, кажется, оттуда, из «Русского радио», Лариса запомнила этот шедевр с тех давних времен, когда Сергей Петрович звал (Звал! Звал!) ее Снегурочкой, иногда подвозил из издательства домой, а по выходным брал в свою компанию на шашлыки. А какие шашлыки он делал! Лариса их не любила, она вообще была равнодушна к мясу, но Сергей Петрович устраивал из этого мероприятия целое действо, и она просто любовалась его движениями, радовалась его радости, наедалась выше всяких возможностей, лишь бы его не обидеть.
Но это было очень давно, в другой жизни. Лариса исподтишка, спрятавшись в куртку до самых глаз и вдыхая запах сигарет и бензина, наблюдала за тем, как Сергей Петрович ведет машину. Да, она помнила с тех времен – он делает это сексуально. Красиво, спокойно, уверенно, по-мужски решительно, иногда резко, ласково, никогда не раздражаясь, как-то даже покровительственно пропуская вперед подрезающих его дамочек на иномарках и радуясь от души, когда удавалось уйти со светофора первым.
Лариса любовалась его руками, устремленностью, увлеченностью движением. Сергей Петрович любил автомобиль, как женщину, нет, больше, чем любую из своих женщин. Уж машину-то он холил и лелеял, баловал, скучал о ней и постоянно думал про нее. Он любил заниматься с автомобилями, друзья и особенно родственники знали: его можно поднять среди ночи с постели и сообщить, что их машина сломалась посреди дороги, и он помчится, и будет чинить, зима, лето ли, непременно докопается до причины поломки, попутно отрегулирует все, что можно, даст ворох ценных советов на будущее и ничего не попросит взамен за доставленное ему удовольствие. Принципиальный поклонник отечественного автопрома, Сергей Петрович и иномарку не покупал потому, что ее нельзя чинить – она слишком независимая.
«Я тоже независимая… от него независимая… я все могу сама… значит, я как иномарка… Если бы у него был сын, он бы научил его чинить машины, а у него две дочери… и жена. И я еще навязалась».
– Лариса… Просыпайся. Чего ты бормочешь? – Сергей Петрович тихонько гладил ее по плечу. «Русское радио», что удивительно, молчало.
Лариса вздрогнула и ошалело посмотрела по сторонам, она не умела мгновенно просыпаться, как он.
– Приехали? Я пойду.
– Куда ты пойдешь? Сиди! Пойдет она. Выйду, посмотрю. Потом пойдешь. Провожу тебя до двери, вернусь и поставлю машину. Ты хоть воды пока в кастрюле поставь, побольше, а? Жрать хочется! Эти, дуры твои, худеют все – я бы на месте их мужиков удавился. Худая корова все равно не газель.
– Это тоже из «Русского радио»?
– Из жизни. Воду поставь, я по дороге зайду пельмени куплю. Оно, конечно, гадость, но без них еще хуже.
– Купи. Я тоже голодная, только утром поела, и все. И хлеба. И на завтрак что-нибудь, у нас ведь нет ничего.
– И хлеба? Ты худей давай, никаких тебе пельменей, нечего народ дурить. А то навернешь кило пельменей – и весь твой бизнес псу под хвост.
– А если я умру с голоду, то над кем ты станешь издеваться?
Но когда Сергей Петрович вернулся с двумя килограммами пельменей, кастрюля вовсю пыхтела на плите, а Лариса спала в кресле, укрывшись шубой. Задумчиво посмотрев на Ларису, он взвесил в руке пакеты, пошел в кухню и высыпал в кастрюлю оба, мурлыкая себе под нос песенку: «Люблю я макароны, а вот моя невеста их не любит».
Утром Лариса проснулась от громкого разговора, щедро украшенного не вполне цензурными вкраплениями. Сергей, уже выбритый и одетый, сидел за кухонным столом и ругался с кем-то по телефону. Судя по всему, его желали видеть на объекте, а он орал в трубку:
– Не приеду! Вчера еще тебе сказал – разбирайтесь сами. Голова есть? Вот и утрясайте, я вам не мамочка… Да мне плевать!
Лариса, молча постояв в дверях, подошла, глотнула чай из его чашки, сморщилась. Она забыла, что он кладет шесть ложек сахара в стакан. Сама Лариса давно перешла на сахарозаменители, которые Сергей Петрович называл «колесами» и почему-то предрекал ей неминуемое облысение. Глядя на него сверху вниз (очень удобно), она попросила:
– Сереж, ты иди, а? Тебе на работу надо, я понимаю, ты уже столько дней со мной возишься. Я ведь знаю, что ты и в больнице возле меня сидел. Ну кому я, к черту, нужна?
Он с усилием потер лоб, поднялся – Лариса сразу стала маленькой и неубедительной, как и ее точка зрения, – полюбовался на нее с высоты своего положения и сообщил:
– Вот когда этого козла поймают, а ищет его не только милиция, на нее надежды нет, но и прохожие, вот тогда я от тебя съеду. И потребую компенсацию за упущенную выгоду.
– Какие прохожие, Сереж?
– Филолог, елки-палки! Стихов в детстве тебе мама не читала – «ищут прохожие, ищет милиция»? У меня друг в службе безопасности банка, они там ребята толковые, со связями, поищут по своим каналам. Найдут! Давай на работу собирайся, а то тебе уже звонили, верещали, что там у вас война началась. Локальные боевые действия. Я сказал, что ты спишь и будить не велела.
– Ты с ума сошел?! Что у них там?
– У нас тут, Лариса Петровна, митинг, – сообщил Ларисе охранник, которому она позвонила, не полагаясь на Валентину Васильевну. Та всегда впадала в панику легко и с удовольствием. – Акция протеста
