Снова выходить из дому, куда-то ехать безумно не хотелось. Но она заставила себя сказать:
– Хорошо. Я так понимаю, это ведь и в моих интересах тоже.
– Совершенно верно, – обрадованно произнес Эмиль Григорьевич.
Что все сложится настолько удачно, он не смел даже надеяться. Думал, придется хитрить, разводить турусы на колесах, а тут даже напрягаться не пришлось. Лишь бы удача и дальше не оставила его. А то, что у девицы безжизненный голос, так это не должно его волновать. Мало ли что могло произойти с неискушенной провинциалкой в столице, в конце концов могла и просто неважно себя чувствовать. Одним словом, не его это забота. У него четверговая «сидючка» на носу – вот о чем следует думать постоянно.
– Как ты отнесешься к тому, если я попрошу тебя приехать ко мне…
– Что? – потрясенно воскликнула Лина, не дослушав Эмиля Григорьевича.
Он снисходительно рассмеялся:
– Ко мне, но не домой. В мой, так сказать, офис…
Сценарист не стал объяснять, что офисом называет однокомнатную квартиру, смежную с той, в которой проживает с семьей. Когда появилась возможность, он приобрел их в престижном жилом комплексе на берегу Москвы-реки.
Эмиль Григорьевич строго разграничивал тех, кто был вхож в обе квартиры, и тех, кто знал о существовании лишь одной из них. Учитывалось все – и личные качества, и положение в обществе, и нужность этого человека для жизни и творческого процесса.
Так, например, Аллу Творожок он пару раз допускал в жилые апартаменты, исключительно для того, чтобы еще больше психологически привязать к себе неудавшуюся сценаристку, показать, как высоко он ценит ее помощь. Да и Софочка никогда бы не заподозрила в Алле соперницу. Не то что в Лине Кузнецовой. Было в ней что-то притягательное, волнующее, делающее девушку непохожей на известных ему особ противоположного пола.
Той тоже, в свою очередь, совсем не обязательно было знать и о его супруге, с которой в относительном мире и согласии они прожили почти три десятка лет, и о великовозрастной дочурке Ульяне, учащейся на кинозвезду, и о сыне-оболтусе Грине, названном в честь деда, некогда сказавшего своему обожаемому Эмильчику: «Помяни мое слово, ты прославишь наш род Тарановичей из Боронянска, мой мальчик…»
– А я уж было подумала… – Лина смутилась и не договорила, о чем она подумала, хотя, по сути, направление ее мыслей было верным.
– Тогда, дорогуша, записывай, как до меня добраться, – произнес Эмиль Григорьевич, незаметно для себя переходя на деловой тон. – Сам я за тобой сейчас заехать никак не смогу…
Дом был высоченный и соединялся с такими же высоченными собратьями в единое целое двух– и трехэтажными строениями, распластанными на земле. Территорию жилого комплекса окружала кованая фигурная ограда, а при въезде располагалась кирпичная будка охранника, весьма напоминающая небольшую сторожевую башню. Туда-сюда мимо нее проезжали иностранные, чисто вымытые машины.
Лина не без волнения вошла в вестибюль, посреди которого в мраморном ограждении торчали живые растения. Ей все время казалось, что сейчас раздастся грозный окрик: «Эй, куда это вы направились, девушка?» Но ничего подобного не произошло, и она благополучно добралась до лифта.
С большим зеркалом на одной из стен, он стал бесшумно подниматься. И тут Лина обмерла от страха: оказывается, прозрачная с трех сторон шахта лифта крепилась к наружной стене дома. И чтобы не видеть все увеличивающегося расстояния, которое отделяло ее от земли, девушка повернулась спиной к открывающейся из кабины городской панорамы и закрыла глаза. Лишь когда с легким треньканьем лифт остановился, Лина облегченно перевела дыхание…
Эмиль Григорьевич стоял на пороге своего офиса и, увидев выходящую из лифта девушку, с ослепительной улыбкой двинулся ей навстречу.
– Рад приветствовать тебя в моих, так сказать, пенатах, – сказал он и приложился к ручке гостьи.
Его офис был невелик и обставлен по-деловому. Письменный стол, вращающееся кожаное кресло с высокой спинкой, поставленное на фоне огромного окна, с одной стороны, два кресла на четырех ножках напротив. Стеллаж, уставленный кассетами, дисками, книгами, и не счесть всякой техники: компьютер, ноутбук – оба включенные, – принтер, сканер, большой телевизор, кофеварка, три телефона – сотовые и стационарный, – стереосистема.
Только двухместный уютный диванчик, поставленный в нишу, образованную полками, несколько диссонировал по стилю с прочей обстановкой комнаты. И повсюду фотографии, фотографии, фотографии – в рамках и без, с надписями и без оных. А на них сияющий Таран-Бороновский в окружении знаменитостей самого разного толка – от политических деятелей до полуодетых звездочек эстрады.
Эмиль Григорьевич помог Лине раздеться и подвел к письменному столу.
– Располагайся, – указал он на кресла.
Девушка расслабилась, а то легкомысленный диванчик заставил ее напрячься и заподозрить хозяина офиса невесть в чем. Нет, им действительно предстоял деловой разговор.
Сценарист, галантно извинившись, что вынужден сесть напротив нее, а не рядом, занял вращающееся кресло. На фоне окна он смотрелся довольно внушительно. Однако, когда Эмиль Григорьевич нашарил среди бумаг на столе трубку, набил ее, раскурил и повернулся к девушке в профиль, чуть откинув голову назад, она едва не прыснула.
Если в этой позе и с трубкой Василий Ливанов, играющий Шерлока Холмса в известном сериале о знаменитом английском сыщике, смотрелся на редкость эффектно, то Таран-Бороновский выглядел представительно лишь в собственных глазах. «Ему эта трубка идет как корове седло», – невольно подумала Лина и мгновенно устыдилась своих непочтительных мыслей.
Эмиль Григорьевич счел ее смущение результатом произведенного неизгладимого впечатления. Пыхнув пару раз трубкой, он дотянулся до лежащей на столе руки девушки и похлопал по ней:
– Ну-ну, не стесняйся, чувствуй себя как дома.
Лина кивнула, не поднимая глаз. Однако нельзя сказать, что ей сразу удалось расслабиться и избавиться от снедающих душу обиды и разочарования. На душе скребли кошки, общество энергичного, напористого Эмиля Григорьевича будоражило. Но постепенно он заразил ее своим энтузиазмом и отвлек от печальных мыслей.
Он как бы раскручивал высказанные ею накануне соображения о сюжете будущей книги. Доводил отдельные эпизоды до логического завершения. Точнее, исподволь заставлял это делать саму Лину, изображая искреннюю заинтересованность, задавая наводящие вопросы, продолжая начатые ею фразы, схватывая на лету еще не до конца оформившиеся идеи. И делая какие-то пометки на разбросанных по столу листах бумаги.
Ей уже казалось, что, не будь Эмиля Григорьевича, она ни за что не додумалась бы до всего сама. Если же слишком неправдоподобные сюжетные повороты или сверхскоростное развитие событий смущали ее и Лина набиралась смелости сказать об этом, ее собеседник иронично усмехался и с чувством превосходства ссылался на неведомые ей законы жанра.
– Главное, чтобы зрителям нравилось. Остальное – ерунда, – заметил он по ходу беседы.
Его «ага-ага», произносимые с нажимом и придыханием, действовали на девушку как удары хлыста на цирковую лошадь, мчащуюся по арене. Подстегивали, заставляли напрягать воображение, порождали желание показать себя во всей красе.
В самом начале их разговора сценарист включил кофеварку и беспрестанно подливал себе и Лине кофе в большие керамические кружки. Вместо любимых семечек, что снимали часть напряжения и настраивали девушку на творческий лад, здесь в плетеной корзинке лежали крохотные сушки с маком, которые Эмиль Григорьевич разламывал пальцами на кусочки и аппетитно хрумкал ими…
– Мне бы вашу фантазию и ваш опыт, – наконец благоговейным шепотом произнесла Лина, искренне потрясенная сценаристом. За окном к этому времени стемнело, и на территории жилого комплекса зажглись фонари.
Эмиль Григорьевич, казалось, ее не слышал, погруженный в размышления. На его лице застыла торжествующая улыбка победителя: он, Таран-Бороновский, опять будет на коне… Нет, не опять, а как всегда!
