— Но тогда, давно… — спросил я. — Он знал, что вы интересуетесь ножами?
— О да, конечно. Ему очень нравилась моя коллекция. Он и его жена часто приходили к нам в дом, и пока женщины болтали о своем, я показывал Валентину ножи.
— Он сказал мне, что отдал вам один нож.
— Он сказал вам?..
— Да.
Профессор нахмурился.
— Помнится, он просил, чтобы я никому не говорил, кто отдал мне этот нож. А просто хранил его, пока он не попросит его обратно… но он так и не попросил. Я не думал об этом. Я забыл об этом. — Он сделал паузу. — Почему вы хотите увидеть этот нож?
— Просто из любопытства… и в память о старом друге.
Профессор обдумал мои слова и сказал:
— Я думаю, если он сказал вам так, значит, разрешил бы и показать.
Он встал и вернулся в спальню; я шел следом. Он снова зажег в спальне тусклую лампу.
— Боюсь, — сказал Дерри, — что в этом коробе ножи уложены в три слоя, и, чтобы добраться до того, который вы хотите увидеть, нам придется вынуть второй поддон. Вы можете переставить его на пол? Его даже не надо поднимать на кровать.
Я заверил его, что вполне смогу это сделать. На сей раз я действовал левой рукой — это было немного легче. Третий слой экспонатов состоял не из коричневых картонных коробок, а из длинных пакетов, завернутых в пузырчатый пластик и снабженных этикетками.
— Здесь по большей части шпаги, — сказал Дерри. — И еще шпаги-трости, и пара зонтиков со шпагами внутри. Они предназначались для защиты от грабителей сто или двести лет назад. Сейчас это, конечно, незаконно. Сейчас по закону положено дать себя ограбить. — Он негромко хихикнул. — Понимаете, нельзя причинять вреда несчастным разбойникам.
Он просмотрел этикетки, пробежав пальцами по уложенным в ряд сверткам.
— Вот оно. «Дар от В.К.». — Дерри вынул сверток, расстегнул пряжки стягивающих ремней и размотал пластик, открывая содержимое.
— Вот он, — пояснил профессор, — нож Валентина.
Я смотрел на нож. Он не был похож ни на один из ножей, когда-либо виденных мною. Он был по меньшей мере пятнадцати дюймов длиной, а может быть, и восемнадцати. Его лезвие, обоюдоострое и отточенное, составляло едва ли треть общей длины и представляло собой удлиненный овал, одна сторона которого сходилась к острию; это лезвие напоминало наконечник копья. Длинная рукоять была узкой и по всей длине закручена в тугую спираль. На конце спирали было круглое навершие с несколькими отверстиями.
— Это же не нож, — сказал я. — Это копье.
Дерри улыбнулся.
— Он не предназначался для метания.
— А для чего же?
— Я не знаю. Валентин просто спросил меня, не хочу ли я присоединить этот нож к своей коллекции? Это кованая сталь. Уникальный экспонат.
— Но где он мог купить такую вещь?
— Купить? — Дерри усмехнулся. — Разве вы забыли о профессии Валентина? Он был кузнецом. Он не покупал этот нож. Он сделал его.
ГЛАВА 14
Рано утром в пятницу я спокойно работал в монтажной с четырех часов до половины седьмого, располагая сцены в приблизительном порядке. Помимо всего остального, эта работа всегда подсказывала мне, какие связующие сцены еще необходимо доснять, какие заменить или вообще выбросить. Я делал пометки и напевал что-то от удовольствия, внося ясность в общую канву фильма.
К шести тридцати Монкрифф установил на конном дворе камеры, к семи лошади, вернувшиеся из Хантингдона, выехали на Хит на тренировку, к семи тридцати костюмеры и гримеры уже приступили к работе, а в восемь тридцать во двор, сигналя, въехал автомобиль О'Хары.
Грумы, вернувшиеся с Хита, чтобы почистить и накормить лошадей, выскочили во двор, оставив стойла открытыми. Вышли костюмеры и гримеры. Операторы прервали работу, чтобы послушать, что скажут. Актеры и статисты столпились вокруг.
Удовлетворенный, О'Хара взял мегафон Эда и объявил, что Голливуд доволен тем, как идут дела, и поэтому сам он сейчас улетает в Лос-Анджелес. Томас Лайон остается единовластным правителем на съемочной площадке.
Он отдал мегафон Эду, жестом велел всем возвращаться на свои рабочие места и вопросительно посмотрел на меня.
— Ну как? — спросил он.
— Я предпочел бы, чтобы ты остался.
— Это твой фильм, — твердо возразил он. — Но я прошу тебя никуда не ездить без шофера и телохранителя. — Он осмотрелся. — Кстати, где они?
— Здесь я в безопасности, — ответил я.
— Не стоит думать, что ты в безопасности где бы то ни было, Томас. — Он сунул мне ключ, объяснив, что зто ключ от его номера в отеле. — Если будет нужно, воспользуйся моими комнатами. Те два ножа лежат там в сейфе. Комбинация четыре-пять, четыре-пять. Запомнишь?
— Да… но как мне теперь связываться с тобой?
— Звони моей секретарше в Лос-Анджелес. Она будет знать, где я.
— Не уезжай…
Он улыбнулся.
— Мой самолет улетает в полдень. До встречи.
О'Хара сел в машину, махнув на прощание, и уехал, а я почувствовал себя, словно молодой генерал, назначенный командовать важным сражением: полный страха, неуверенный, эмоционально беззащитный.
По графику на это утро были назначены съемки самых первых сцен фильма — приезд полиции для расследования убийства. Монкрифф показывал актерам — некоторые были в полицейской форме, другие без формы, — где им следует остановиться и повернуться к камере так, чтобы оказаться наиболее выгодно освещенными. Он работал с ними по планам и диаграммам, которые мы вычертили вчера вечером после моего возвращения из Кембриджа.
Оставив Эда приглядывать за съемкой, я поехал в «Бедфорд Лодж», чтобы спокойно позавтракать у себя в номере. В отеле я обнаружил, что мои шофер и «черный пояс» расхаживают по вестибюлю, явно опасаясь неприятностей.
— Спокойно, — сказал я. — Ваш рабочий день начинается через час.
— Мистер О'Хара велел…
— Через час, — повторил я и направился в номер, думая, что раз уж они не спасли меня от «Армадилло», то я с таким же успехом могу обойтись и без них.
Вместе с завтраком в моем номере появился посетитель — Робби Джилл.
— Я должен обследовать сотню грудных клеток и прописать микстуры от кашля, — сообщил он. — В мою приемную поступило множество сообщений о простуженных пациентах. Я спешу. Снимайте одежду.
— Что?
— Снимите свитер и рубашку, — повторил он. — Расстегните брюки. Я пришел, чтобы сохранить вашу недостойную жизнь.
Он деловито раскрыл свой чемоданчик, отодвинув в сторону мои тосты и кофе и отправив себе в рот
