его не замечал. Все вздохнули, как мне показалось, с облегчением и принялись разгружать Еремушку, а он, откупорив одну склянку, направился ко мне.
— Терзаешься, неразумное чадо? — произнес он с укором.
— Терзаюсь, Еремушко, — улыбнулся я, — как тут не терзаться?
— Не рек ли я тебе, говоря: остерегись?
— Рек, — я с удивлением припомнил, что Еремей действительно предсказывал мне травму и велел смотреть под ноги. Вот тебе и звезды! Эффектно, черт возьми!
— А ну, покажи уязвление, — сказал Еремушко, наливая водки себе в ладонь.
Он мял и разглаживал мой поврежденный сустав, пока не втер в него стакана полтора зелья. Еще полстакана пошло на компресс.
— Хватит, кажись, — произнесен, наконец, и принялся окутывать компресс полиэтиленом.
— Конечно, хватит! — сказал я, косясь на остатки жидкости в склянке. — Спасибо огромное! И давайте вернемся к нашим бокалам.
Я обулся кое-как и, схватив Еремея за руку, энергично ее потряс.
— Давайте выпьем за тех, кто милость к падшим с первого этапа проявлял!
— Призывал, — сказал Бакалаврин.
— Что? — не понял я.
— «Милость к падшим призывал», — повторил Миша.
— Ну, неважно! — я махнул рукой и налил Еремушке и себе. — Приятно констатировать, что нынешняя литература, в вашем лице, — я сделал широкое обнимающее движение, — это литература действия. Призывами-то нас нынче не удивишь. Призывай — не призывай… Впрочем, о чем это я? Словом, пока не забыл; спасибо вам, друзья, еще раз. За ваше здоровье!
Окно вдруг стукнуло, и в комнату бесформенной кучей ввалилась часть наружной тьмы. Грянувшись об пол, она потянулась кверху и стала Фомой.
— Пьете? — спросил Фома, как и в первый раз, но из-за одышки в голосе его звучало не осуждение, а надежда.
— Изрядно!
Он подошел к столу и уверенно отмерил свою дозу — полный стакан с прибавкой за счет сил поверхностного натяжения.
— Теперь все в сборе, — тихо сказал Миша.
Мы выпили, затопили камин. Общей беседы как-то не получалось, переговаривались между собой вполголоса. Я сел в кресло около Алины и, прожевывая закуску, разглядел присутствующих.
Нет, все-таки чертовски забавный народ — эти литераторы. Что за погибельная страсть может владеть одновременно вон тем лысым старичком в профессорских очках и вот этим долговязым пареньком? И ведь не только ими. Были здесь и другие Была большая степенная дама, по виду из министерских жен демократично вышедшая однако к народу в майке с Микки-Маусом. Был высокий радикальный брюнет в усах, только что сменивший, казалось, свой гусарский кивер и шпоры на спортивный трикотаж и шлепанцы. Были еще несколько человек и тоже все занятные типы, но подробно присмотреться к ним не удалось. От пережитых волнений и понесенных увечий я несколько устал и чувствовал, что веки не на шутку начинают слипаться. Огоньки свечей проплывали передо мной в мутном ореоле, а меж ними мелькали то чьи-то глаза, то всклокоченная борода, то искаженная бюстом физиономия Микки-Мауса, то усы начинающего гусара.
— Хорошо у вас, — пробормотал я, клонясь к плечу Алины. — Такие вы ребята симпатичные, веселые, живые…
Неожиданно в комнате наступила тишина, я ощутил нацеленные на меня взгляды, и сон мой прошел сам собою.
— Живые, симпатичные? — заговорил Бакалаврин, роняя одно за другим чугунные слова. — Мы, кажется, забыли, зачем пришли? Довольно! Подайте бумаги.
Ему осторожно протянули полиэтиленовый пакет веселенькой раскраски. В пакете оказались скомканные разрозненные страницы рукописей.
— Зря ты сразу уж так, Миша, — пробормотал я.
— Почему же зря? — Бакалаврин пожал плечами. — Рукописи эти отклонены семинаром и опубликованы не будут. Печально, конечно, но зато теперь, — он бросил в камин охапку листков, — пусть кто-нибудь попробует доказать, что они были плохи! Пусть докажет хотя бы, что они были не гениальны! А?! Ха-ха!!
Он смял еще несколько страниц и швырнул в огонь.
— Да разве это способ?! — возмутился я. — Ты же сам ничего не сможешь доказать! Фактом останется только то, что твои рукописи зарубили — а это уже оценка. Ты оставь хоть почитать что-нибудь. Вот мне, например. Я лицо незаинтересованное…
— Зарубили — это еще не оценка, — возразил Миша, — зарубить можно по причинам, которые прославят автора в веках. А вот «низкий художественный уровень» мне теперь не припаяешь, шалишь! Впрочем… — он выдернул из стопки сложенную газету и протянул ее мне, — возьми, если хочешь, почитай на досуге. С этим мне уже ничего не сделать — какая-никакая, а публикация. Факт истории. Остальные — в огонь!
Туча искр поднялась над дровами, когда в них ударила тяжелая пачка. Клубы дыма поплыли из камина в комнату, и чем сильнее разгоралась бумага, тем сильнее, гуще валил дым.
— Дымоход засорился, что ли? — забеспокоился я.
Все молча глядели в огонь.
— Надо заслонку пошире приоткрыть! — сказал я.
И снова никто не шевельнулся.
В комнате между тем уже было сине. Не то, чтобы мы задыхались, но и просто нюхать этот дым особой радости, конечно, не было.
— Нужно сматывать удочки, — заявил я решительно, — а то угорим еще, чего доброго.
— Угу, — вяло отозвался Миша, — пожалуй, пора… Однако никто так и не двинулся с места.
— Ну, чего сидим? — я с трудом поднялся, стараясь не опираться на больную ногу. — Давайте дам выносить!
— Нет, — сказал Бакалаврин, — ты первый.
— Как это первый? Чего бы вдруг? Ты, Бакалаврин, меня не серди, я страшен в дыму! Кстати, нужно будет еще камин затушить…
— Помолчи, инвалид! — Миша подошел к окну и широко его распахнул. — Камин я сам затушу. А ты идешь первым и всех принимаешь внизу, понял?
— Правильно, он же инвалид, пускай первым спускается! Будет остальных принимать! — послышался сквозь дым всеобщий гомон.
Я в нерешительности посмотрел на Алину. Она подмигнула мне, весело улыбаясь, и сказала:
— Только смотри, не урони!
— Ладно, — махнул я рукой. Сейчас не важно, кто первый, кто последний. Важно эвакуировать дам и ликвидировать очаг поражения, пока мы не провоняли весь «Флогистон».
Я подковылял к подоконнику и, осторожно перенеся через него больную ногу, в последний раз оглянулся. Огоньки свечей расплывались в дыму. Над ними мутно светились овалы лиц и глаза, глядевшие на меня в упор. «Иди же!» — читал я в каждом взгляде.
Несколько сильных рук, взяв под мышки, легко опустили меня на землю. Ночной воздух казался необычайно свежим. С деревьев капало. Темные окна «Флогистона» слепо уставились в чащу леса. Замок, как и прежде, пребывал в безмятежном покое, и только над моей головой из раскрытого окна каминного зала вытягивалась сизая пелена.
— Ну, — сказал я туда, в дымный полумрак. — Выходи по одному!
— Миша, Алина! Вы живы там?
Молчание.
— Эй, Бакалаврин! — позвал я испуганно. — Кончайте, ребята, что за дурацкие шутки!
Проклятая нога не позволяла как следует подпрыгнуть, чтобы заглянуть в комнату. Я хромал под
