пошарила ногой в зарослях растений и обнаружила кучку обглоданных костей. — Мышами, наверное. Это слишком жалкое угощение. Я принесу тебе кое–что повкуснее.
На следующий день она заказала машину и отправилась в ближайший городок, где попросила отвезти ее к зоомагазину. Там она купила целую корзину породистых щенят.
— Мне нужны самые лучшие, — сказала она продавщице.
— Они чистопородные, — заверила ее девушка. — Посмотрите, ну разве они не милые? Это для ваших детей?
— Для моего ребенка, — ответила Моргас.
— Они совсем не такие, как кошки, за ними нужно ухаживать.
— О них позаботятся, — буркнула Моргас.
Она расплатилась кредитной карточкой там, где раньше бы отсыпала меру золота. Она сделала вывод, что деньги в двадцатом веке стали, с одной стороны, жизненно важной вещью, с другой — абсолютно бессмысленной. Те, кто у власти, воруют и тратят суммы, количество нулей в которых превосходит ее понимание. Даже простой крестьянин берет кредиты, куда–то что–то вкладывает, играет на повышение или понижение. Вникать в это ей не хотелось — пусть этим занимается Каспар, ее помощник, советник и раб. На кредитке было указано его имя, но ни в одном магазине вопросов по этому поводу не возникло.
Щенки стоили по двести фунтов за штуку.
Позднее в оранжерее паук охотился на кого–то, кто поскуливал и повизгивал, пока яд не парализовал жертву.
— Когда проголодаешься, принесу еще, — пообещала Моргас. — Кушай хорошенько и расти!
В своей мастерской она смешала зелье из сока Дерева и каждый вечер ставила пауку блюдечко на ночь.
А на кухне Гродда присматривала за оставшимися щенками, возилась с ними, гладила и ласкала, пока они все один за другим не исчезли.
Рэггинбоун стоял у стройки на Кинг–Кросс и рассматривал рисунки на заборе. Между обычными грубыми и непристойными надписями попадались знаки, которые, как ему казалось, он узнал. Правда, некоторые из них были такие древние, что он не совсем понимал их значение. Все надписи были сделаны свежими красками. Рэггинбоун подумал, что, видимо, и каждый цвет имеет свое особое значение. Интересно, кто сделал их? В Лондоне бродит много странных созданий: эльфы, гномы, гоблины, духи в человеческом или получеловеческом облике, немногие из оставшихся владеющих Даром, которые, как Муунспиттл, пережили свое время и теперь влачили скрытное и бесполезное существование, занимались предсказанием судьбы или приворотами. Но не так уж, в сущности, важно, кто из них сделал эти надписи. Важно другое: на стройке есть нечто такое, что, с их точки зрения, нужно охранять или изолировать, и что есть те, кто это чувствует и принимает меры. Рэггинбоун несколько раз обошел вокруг всей стройки и только потом подошел к воротам.
— Я хотел бы поговорить с археологами, — сказал он охраннику. — Я своего рода тоже специалист.
Охранник только раз взглянул на странное одеяние и сразу поверил. Рэггинбоун прошел за ним к площадке, обтянутой лентами, за которыми копошилось с десяток студентов — кто склонившись, кто сидя на корточках. И парни, и девушки были в джинсах и футболках. Парни были с длинными волосами, а у некоторых отросла стильная щетина. Охранник окликнул:
— Мистер Хантер! — И один из парней оторвался от своего загадочного занятия и посмотрел на них с видом очень занятого человека. — К вам посетитель. Говорит, что тоже специалист по вашим делам, — сообщил охранник и вернулся к воротам.
— Простите, что отрываю вас, — начал Рэггинбоун, — но я был заинтригован, когда прочел в газете о ваших раскопках. Как я понял, вы уверены, что нашли следы чего–то очень древнего. Корни Лондона уходят глубоко.
— Что вас интересует? — спросил молодой человек. У него был легкий американский акцент. — Вы явно не из газеты.
— Я тоже своего рода археолог. Любитель конечно. Меня зовут Наблюдатель.
— Очень приятно, — сказал молодой человек. — А я — Дэн Хантер. Я здесь за главного. Большинство моих работников — студенты–добровольцы. Все за то, чтобы мы спасали наше наследие, но никто не хочет за это платить. Ну что ж, нам нужны знающие энтузиасты.
— Я надеялся, что это вы мне кое–что расскажете, — сказал Рэггинбоун.
Вблизи молодой человек оказался не таким уж молодым: лет тридцати пяти или около того. Длинные светлые волосы, забранные в хвост, джинсы и футболка делали его похожим на студента, но черты лица уже заматерели, а вокруг глаз и на лбу прорезались морщинки. Легкий загар и мощные бицепсы говорили о том, что он ведет активный образ жизни, занимается физическим трудом, и в основном на открытом воздухе. «Это и понятно, — подумал Рэггинбоун, — ведь большая часть археологических работ проходит на открытом воздухе, к тому же приходится махать киркой, обследовать норы и пещеры, разгребать камни и кости». Дэн Хантер казался одновременно человеком действия и мыслителем, хотя действовал он, скорее всего, взвешенно и осторожно, а мыслил стремительно и дерзко. От Рэггиибоуна не ускользнуло, какими взглядами провожали Дэна волонтеры–девушки.
Хантер увлеченно рассказывал о здании, которое они раскапывали. Судя по строению, это мог быть храм, возможно, доримского периода.
— Мы нашли несколько фрагментов скелета, и даже не одного. Но похоже, это не человеческие скелеты. Возможно, здесь совершали какие–то жертвоприношения. Есть и несколько артефактов: каменный нож, разбитая чаша и еще несколько предметов, скорее всего религиозного назначения. Тогда было столько всяких языческих богов, а у нас о них так мало письменных свидетельств. Мы думаем, что здесь был алтарь…
Он остановился у самой глубокой ямы, в которой из–под земли торчала большая каменная плита. Какой–то парнишка обметал ее кисточкой.
Дэн сказал:
— Мы надеемся, что здесь есть какая–нибудь надпись. Это, по крайней мере, даст нам язык как отправную точку. — Потом вежливо напомнил: — Вы говорили, что вы специалист. У вас есть какие–то соображения на этот счет?
— Да, — ответил Рэггинбоун, — но пока я придержу их при себе. Надеюсь, вы не против, если я буду наведываться сюда время от времени?
— Да нет, — ответил Дэн в некотором замешательстве, — я не возражаю. Но…
— И если найдете надпись, я бы хотел ее увидеть, — закончил Рэггинбоун.
Он не пошел сразу обратно в вечно закрытый магазинчик, а отправился домой к Ферн. Он шел через парк, никуда не торопясь. Мимо него тек Лондон, — река, в которую вливались миллионы жизней, миллионы судеб. Его собственная история — не более чем капля в море, ниточка в огромном полотне. И в какой–то степени это его успокаивало. Городская суета, мелькание лиц, озабоченных и беспечных, грустных и радостных, рождали мысль о бесконечном движении и разнообразии жизни. В деревне он успокаивался, глядя на постоянно меняющееся небо, а здесь люди помогали ему определить свое место в мире. С годами Рэггинбоун научился смотреть на вещи философски. «Даже если мы проиграем нашу битву, — размышлял он, — это будет значимо только в одном уголке мира, лишь для мгновения в вечности, но где–то в другом месте кто–то еще одержит победу».
Правда, он знал, что Ферн не согласится с ним…
Когда Рэггинбоун добрался до дома Ферн, она уже вернулась с работы. Каким–то образом он всегда умудрялся приходить вовремя, независимо от того, далеко это или близко, быстро он шел или медленно. Возможно, это как–то связано с Даром, который он утратил.
— Я тебя целую неделю не видела, — сказала Ферн. — Чем ты занимался?
— Гулял. Думал. Сегодня я сходил на стройку. Думаю, тебе тоже надо взглянуть на нее.
— На _стройку?_ Зачем?
— Там работают археологи. Они кое–что нашли. Сердце мне подсказывает, что это может быть важным.
