— Не могу поверить, что я это делаю, — сказала Гэйнор. — Я привыкла ко всему: к драконам, гоблинам и магическим кругам, но только не к такому…
— Почти пришли, — отозвался Уилл.
Но они, казалось, шли еще целую вечность, то сворачивая, то вроде бы возвращаясь, и их ноша с каждым шагом становилась все тяжелее. Начал накрапывать дождик. Гэйнор чувствовала, что ее волосы прилипли к плечам и щекам. Ее кроссовки часто скользили по раскисшей тропе.
— Зато он смоет наши следы, — сказал Уилл. — Хотя вряд ли кто станет их искать.
«Будем надеяться», — подумала Гэйнор, и ее вдруг пробил озноб от мысли, что сейчас кто–то может наблюдать за ними — какой–нибудь любитель ночных прогулок, или собачник, или парочка влюбленных на свидании — и что уже завтра сюда нагрянет полиция и станет выискивать отпечатки обуви и прочесывать дно… Нельзя думать об этом, иначе она никогда не сможет спокойно спать. Ей и так не удастся забыть сегодняшний день.
Она споткнулась.
Наконец Лугэрри остановилась и повернулась к ним. Гэйнор уловила в ее глазах желтоватый блеск.
— Ну вот и все, — сказал Уилл.
Они сбросили тело с обрыва в воду. Из–за дождя почти ничего не было видно, на этот раз всплеск был приглушенным, но они услышали, как волны облизали берег, причмокнув словно гигантские губы. Душу заполнила какая–то темнота.
— Утонуло? — спросил Уилл.
_Да._
— Тогда лучше избавиться и от этого. — Уилл что–то швырнул в воду. «Видимо, фонарик», — догадалась Гэйнор. Потом он обнял ее и крепко–крепко прижал к себе. В этот момент Гэйнор поняла, что любит его, а он — ее, не на месяц или на год, а навсегда. Он пошел на это темное дело ради сестры и взял ее, Гэйнор, с собой, доверился ей. Она чувствовала, что никому другому он бы не доверился. Их свяжет вместе не само это дело, а то, что в нем проявились их узы, существующие сами по себе. И когда пройдет влюбленность и утихнет страсть, останется эта их связь, и ее хватит на всю жизнь. Ей казалось немного странным и неуместным, что в такой тягостный момент на нее снизошло это откровение. Они прижались друг к другу, уставившись куда–то вдаль сквозь пелену дождя. На мгновение Гэйнор показалось, что над водой поднялась какая–то тень, чернее ночи, и волной покатилась к берегу.
— Он продал себя дьяволу, — сказал Уилл. — Наверное, один из демонов явился за ним.
Он быстро повел ее по тропинке от берега. Впрочем, подгонять ее и не требовалось. Лугэрри уже трусила впереди них. Теперь они почти бежали, спотыкаясь и поскальзываясь. Назад они не оборачивались.
Когда они уже свернули к стоянке, Уиллу показалось, что он услышал позади слабый отзвук, похожий на далекий колокольный звон.
Прошло две недели. Ферн уже вышла на работу, но даже с простейшими делами справлялась с трудом, поэтому ей велели взять неделю отпуска, чтобы поправиться. Хотя никто не знал, от чего именно. («Это любовь, — заявил один из помощников. — Дела, видимо, пошли плохо, ведь он больше не звонит».) Гэйнор осталась на несколько дней у нее, а Уилл постоянно их навещал, принося с собой какие–нибудь развлекательные фильмы. О своих переживаниях Ферн ни с кем не хотела говорить. Рэггинбоун недолюбливал видеофильмы, поэтому вскоре уехал в Йоркшир. В газетах они прочли статью о некоем банкире с дотоле незапятнанной репутацией, которого обвиняли в грандиозном мошенничестве с деньгами вкладчиков и коллег. В бульварных газетах история обросла слухами о какой–то неизвестной женщине, замешанной во все это. Писали, что она неожиданно исчезла, как и сын банкира, который, как поговаривали, скрылся с огромной суммой денег. В общем, история превратилась то ли в греческую трагедию, то ли в мыльную оперу. На фотографиях и в телерепортажах Каспар Валгрим появлялся в окружении полицейских и старательно отворачивался от объективов. («Бедняга, — сказала Гэйнор. — Ведь это же не его вина».) Потом говорили, что Лукаса Валгрима видели в казино в Монако и в одном из офисов небоскреба Эмпайр–стейт–бил–динг в Нью–Йорке. О Дане писали, что она находится в частной реабилитационной клинике и поправляется после «долгой болезни».
— Я должна повидать ее, — ни с того ни с сего заявила Ферн. — Я должна — ради Люка. Или ради нее самой.
— Ему ты ничего не должна, — сказал Уилл.
— Если хочешь, я могу сходить, — предложила Гэйнор. — Пойду от твоего имени. Ты ведь все равно не знакома с ней лично.
— Ты правда можешь? — с благодарностью спросила Ферн. — Как это, должно быть, ужасно для нее: столько месяцев пролежать в коме, а очнувшись, окунуться во все это. И ведь она не понимает ничего из происходящего.
— Думаешь, мне стоит ей объяснить? — с сомнением спросила Гэйнор.
— Не знаю…
— Посмотришь по ситуации, — сказал Уилл. — Я пойду с тобой.
Но Гэйнор сочла, что ему лучше не ходить, поскольку для Даны в ее нынешнем состоянии это может оказаться уж слишком. На следующий день она взяла на работе отгул и приехала в клинику с огромным букетом цветов. Однако оказалось, что Дану куда–то перевели, и персонал отказался сообщить куда.
— А вдруг вы журналистка, — безапелляционно заявила старшая медсестра. — А ей сейчас нужен полный покой.
— Нет, я не журналистка, честное слово, — заверила ее Гэйнор. — Я занимаюсь реставрацией рукописей. Вы можете проверить. — Она дала свой рабочий телефон. — Я знакома с Люком — братом Даны. Он пару раз приходил сюда с другой нашей знакомой, Ферн Кэйпел, которая раньше тоже была в такой же коме и поэтому пыталась им помочь. Она сейчас не совсем здорова, так что я пришла вместо нее. Мы просто хотели узнать, как Дана себя чувствует.
— Хорошо, я вам позвоню, — снизошла медсестра.
Пришлось Гэйнор везти цветы домой к Ферн. Там они снова взялись просматривать газеты — ничего нового о таинственной женщине. Мелисса Мордаунт была явно вымышленной личностью, а поскольку у нее не было никаких документов — ни свидетельства о рождении, ни страхового полиса, ни водительских прав, — то проследить ее дальше, чем до Рокби, никто не смог. Версия о побеге Люка тоже нашла подтверждения, но никому в голову не приходило, что он убит. И все еще больше запуталось, после того как один из сослуживцев Люка перенес на его компьютер файлы о сомнительных финансовых операциях. Тем временем адвокаты Каспара Валгрима заявили протест от имени своего клиента и требовали проведения психиатрической экспертизы, пытаясь доказать, что он действовал в состоянии помрачения рассудка. Периодически появлялись фотографии Даны на различных светских раутах прошлого года, но постепенно из–за отсутствия информации газеты стали забывать об этой истории. Именно тогда Гэйнор наконец–то позвонили из клиники.
На следующий день, купив букет цветов, она отправилась в роскошный загородный дом, где больные под присмотром надежного персонала излечивались от алкоголизма, наркомании и нервных срывов. Правда, позволить себе такое лечение мог далеко не каждый. Немного зная историю Даны, Гэйнор подумала, что та, должно быть, здесь уже не в первый раз. По дороге она все время думала о том, что едет навещать сестру Люка, и хотя постаралась вычеркнуть из памяти ту ночь на озере, но никак не могла отделаться от чувства вины. Услышав первую фразу Даны, она чуть не кинулась сломя голову назад в Лондон.
— Я не знаю, кто вы такая, — сказала та, — но мне передали, что вы,дружны с моим братом. Вы не знаете, что с ним случилось?
«Она совсем не похожа на Люка», — подумала Гэйнор, придумывая, что ответить. Дана была стройной и немного бледной, что очень шло ей. Красота ее скорее была следствием тщательного ухода: стильная стрижка, блестящие волосы, чистая кожа и красивый маникюр. В ней не было ни сдержанной энергии, как у Люка, ни широкой кости, как у отца. Так и не найдя подходящего ответа, Гэйнор вручила ей букет цветов и в нерешительности застыла у кресла для посетителей.
— Вообще–то я всего лишь его знакомая, — сказала она. — Я не собиралась вас обманывать, но персоналу в клинике трудно было все объяснить. Дело в том, что Люк познакомился с Ферн Кэйпел, моей
