— Какой-то город. Кругом сплошные рельсы, а мы, кажется, прямо… Ох, мать твою! — Мимо с ветерком промчался пассажирский поезд, в окнах которого живым символом изумления высвечивалась туша Ленни. — Сукины дети чуть голову мне не снесли! — вскричал он, отскакивая от дверей.
— Чуть-чуть не хватило, — пробормотал Сидней, начиная тосковать по мистеру Крику.
Ник наблюдал за красным фургоном, въезжавшим на эстакаду. Он определенно схватил вирус, запястье болезненно пульсировало от напряжения. Два часа объяснялся на языке жестов, тщетно пытаясь пробудить симпатию или сочувствие в бесчувственных проезжавших испанцах. Изобразил перед приблизившимся фургоном искреннюю, но беззаботную надобность коллеги, путешественника по общедоступным дорогам, нуждающегося в помощи сотоварищей. Фургон просвистел мимо.
— Слышишь, ты, сукин сын, вот почему коммунизм провалился! — крикнул он вслед машине.
Вспышка гнева лишила его шансов на три следующих автомобиля, однако четвертый — безобразный небесно-лазоревый фургончик — притормозил на ходу. Водитель дотянулся до запотевшего окна с правой стороны и выглянул. Ник мельком увидел очки в массивной оправе, красные щеки, черную бороду и бегом бросился к фургончику, который притерся к обочине, мигая оранжевыми сигнальными огнями.
— Donde vas, chico?[27] — ухмыльнулся водитель, смахивавший на Распутина. Машина издавала запах освежителя для туалета и феромонов. [28]
— В Паленсию, — ответил Ник, надеясь, что улыбается честной беззлобной улыбкой. — Знаете?
Водитель нахмурился, вплотную сдвинув брови за черной оправой очков.
— Англичанин?
— Да, простите, я не говорю по-испански. — Сердце упало. Причудливая машина остановилась первой с тех пор, как он выставил большой палец, о чем водитель, видно, уже сожалел.
Он все всматривался в ветровое окно, барабаня толстыми, унизанными драгоценными кольцами пальцами по сверкающему пластмассовому рулевому колесу, потом взглянул на Ника.
— Я еду в Матаморосу. Это на полпути. Садись.
Ник бросил чемоданчик на заднее сиденье, заваленное старыми газетами, книжками с обтрепанными на углах страницами, картонными коробками, полными бумаг, брошюрами в плохих переплетах. На полу лежала пара засаленных костылей, и, застегивая привязной ремень, Ник обратил внимание на отсутствие ножных педалей.
— Инвалидная машина, — кивнул крупный испанец. — Ноги у меня не действуют, а все прочее в полном порядке.
— Вижу, — ответил Ник, не уверенный в правильности ответа.
— Тормоз и акселератор на ручном управлении. Коробка передач автоматическая.
— Прекрасно.
— Зачем тебе в Паленсию?
— Там у меня друзья.
— Девочки? — ухмыльнулся водитель.
— Э-э-э… нет.
— Ага! Мальчики?
Ник слабо рассмеялся. Мускусный запах феромонов был очень сильным.
— Просто приятели. Ждут на вокзале.
— Почему ж ты не поехал поездом?
— Не могу себе позволить.
— Где ж твои деньги?
Жирный тип задает слишком много вопросов, решил Ник.
— Потерял. Забыл в кафе бумажник, а когда вернулся, его уже не было.
— Значит, бедный и беспомощный.
— Просто бедный.
— А у твоих дружков деньги есть?
— Они мне не дружки, но когда я с ними встречусь, то все будет в полном порядке.
— Ты в первый раз в Испании?
— Да.
Заморосил мелкий дождь, спрыскивая автостраду. Видимость ухудшилась.
— Твои дружки испанцы?
— Они мне не дружки, — повторил Ник сквозь стиснутые зубы. — Ясно? Я не гей.
Толстяк шлепнул его по ляжке липкой ладонью:
— Шучу. Ты симпатичный парень. Может быть, под дождем тебе будет не так уж и плохо.
— Мои приятели англичане.
— Студенты?
— Вовсе нет. Один из них был здесь во время войны.
— Какой войны? Гражданской?
— Э-э-э… да. В тридцатых годах.
— Знаю, когда была Гражданская война, chico, — отрезал толстяк. — Оглянись назад. Все это написано о войне. Как тебя зовут?
— Ник Крик. Приятно познакомиться.
Толстяк протянул ту же самую потную руку:
— Профессор Эдуардо Вега. Преподаю историю. На чьей стороне стоял твой приятель?
Ник пожал плечами:
— Не могу точно сказать. На той, на которой стояли британцы.
Профессор рассмеялся:
— Британцы стояли на той и на другой стороне. Официально поддерживали республику. У них выбора не было. Неофициально поддерживали Франко и националистов. Вот тебе вся политика невмешательства.
— Разве Франко не был плохим парнем?
— Поосторожнее, молодой человек, — предупредил профессор.
— Да ведь он был фашистом, не так ли?
— Какая альтернатива?
— Возможно, свобода?
— Ах, конечно, земля и свобода. Как в Советской России. Что стало бы с Европой, если бы коммунисты завладели Испанией? — Профессор прибавил газу и обогнал грузовик. — Что стало бы с Англией, если б следующей пала Франция?
— Значит, по-вашему, Франко был прав?
— Разумеется, прав. Знаю, в наши мягкосердечные времена это немодное мнение, но, если б не он, Европа вернулась бы в темные времена Средневековья. Ваше правительство это знало. Просто стыд и позор, что оно не смогло удержать дураков из Интернациональных бригад, добровольно решивших погибнуть за Сталина.
— Кажется, один из них — мой приятель, — сообщил Ник.
— Видимо, до сих пор остался сентиментальным старым дураком, — заметил профессор.
У Ника уже мелькала подобная мысль.
— Знаешь, зачем я еду в Матаморосу? — продолжал профессор, хлопнув Ника по колену. — Хочу расспросить восьмидесятилетнего старика, который, возможно, расскажет, где найти тела шестнадцати иезуитских священников — Божьих людей, расстрелянных коммунистами в тридцать шестом.
— Наверняка насилие применялось со всех сторон, — сказал Ник.
— Весьма дипломатичное замечание, — фыркнул профессор. — Причем в идеальном английском стиле.
Лекция продолжалась в Торрелавеге и Лос-Корралес-де-Буэльна. Негодующий гнусавый вой жирного профессора горько комментировали затянутые влажным туманом холмы, сгрудившиеся на склонах деревни, широкие мелкие речки. Дорога тянулась в той же долине, где шла железная дорога к Паленсии, и с каждым
