проходившим поездом в желудке у Ника взволнованно екало. Профессор ехал с преувеличенной осторожностью, почти не превышая тридцати миль в час на черном сверкающем двухполосном покрытии. Если двое его компаньонов едут в Паленсию, то долго ли будут там ждать? Будут ли вообще, или они уже на полпути к Мадриду или к другому месту в этой незнакомой холодной стране? Приближается его первая ночь в Испании, причем он не имеет понятия, где ее проведет, хотя есть уверенность, что профессор предложит какой-нибудь жалкий ночлег.
Профессор почуял в нем если не беспокойство, то голод.
— Через несколько минут будем в Матаморосе, — сообщил он. — Ты сегодня чего-нибудь ел?
— Только завтракал, — ответил Ник.
Ленни уже вытащил бы из шляпы кролика, и они оба устроились бы в каком-нибудь чванливом маленьком отеле с кабельным телевидением и горячим душем.
— Поужинаешь сегодня со мной, — заявил профессор.
— Пожалуй, не смогу, — отказался Ник, глядя на бесполезные ноги под рулевой колонкой. По крайней мере, жирный сукин сын не сможет его догнать.
— Сможешь. Я всегда рано ужинаю, а в нашей стране это значит, что обычно я ужинаю в одиночестве.
— Но меня ждут друзья… — Интересно, успел ли Ленни выпить? После освобождения ни единого вечера не провел трезвым, отсутствие денег не служит препятствием на пути к забвению.
— Ну и еще чуть-чуть обождут, chico. Нынче вечером больше не будет поездов в Паленсию, а дорога, как видишь, пустая. Лучше останься со мной, завтра я тебе билет куплю. Можешь звякнуть друзьям, предупредить, чтоб утром ждали. — Он взглянул на Ника, облизнув усы кончиком желтого языка.
— У вас есть где остановиться в Матаморосе? — спросил Ник.
Профессор покачал головой, следя за его реакцией.
— Снимем номер. Что скажешь?
Еда и постель выглядели привлекательнее ночи на дороге в погоне за утраченной целью. Ник бросил на толстяка ответный взгляд:
— Звучит неплохо, профессор.
Зал ожидания на вокзале в Паленсии освещали мигавшие неоновые трубки. Они жужжали, как умирающие насекомые.
Высоко в углу плохо настроенный телевизор крутил повторявшиеся беззвучные ролики новостей. Краски, толпы людей, срочные и назойливые сообщения усугубляли чувство полной изоляции в холодном помещении. На голубом экране в другом углу сменялись надписи llegadas и salidas,[29] но обе колонки пустовали. В ближайшее время ни один поезд не придет и не отойдет, на платформах никого не было, кроме ремонтников в ярких оранжевых жилетах.
Ленни сгорбился на пластиковой скамейке одного цвета с жилетами, сплошь разрисованной столь же неуместными, сколь и безобразными граффити. Он поболтал перед глазами бутылкой водки, покачал головой и объявил:
— Начинаю беспокоиться, мистер С.
Сидней скрипнул зубами. Он уже не годится для таких неожиданно тяжких усилий, прошедший день вымотал из него все силы. Тело ныло от пяток до поясницы, от ребер до запястий, режущая и гложущая боль усиливалась от холода, пронизывавшего до костей. Он всегда знал, что поездка будет утомительной, но не ожидал, что так скоро настолько ослабнет. Если вскоре не найти еды и теплой постели, здоровье обернется серьезной проблемой, но, несмотря на неудобства, пульсирующую боль в суставах и тяжесть в груди, он чувствовал бодрость и радостное возбуждение, как в тот раз, когда впервые вышел из-под обстрела. Не открывая глаз, вытащил из кармана фляжку и снова хлебнул арманьяка, молча произнеся тост за погибших друзей.
— Не стоит, мистер Ноулс, — сказал он наконец. — Утром мистер Крик либо явится, либо не явится. Дадим ему все шансы нас догнать.
Сидевший напротив него Ленни безнадежно согнулся, уткнувшись локтями в колени и повесив голову.
— Мне глубоко плевать на Никеля, — пробормотал он. — Меня беспокоит положение с водкой.
— Прелестно.
— Не то чтобы я алкоголик или кто-нибудь вроде того, — объяснил Ленни. — Просто люблю время от времени чуточку выпить, точно так же, как вы.
— Конечно.
— Особенно после такого дня, как сегодня.
За стенами зала ветер с тихим воем гулял по пустому вокзалу, лампы сочувственно мигали. Ленни хлебнул водки, подержал во рту, пока не пропало всякое ощущение. Даже не помнится, был ли когда- нибудь так далеко.
— По правде сказать, мистер С., — объявил он после минутного размышления, — если б я знал, что так будет, ни за что не поехал бы.
— Это я уже слышал, — улыбнулся Сидней, слыша себя как бы из дальней дали. — Семьдесят лет назад кто-то сказал то же самое.
6
Джо Кироу лежал в грязной луже собственной крови, как бы причастившись к земле, которую пришел защищать.
— Если б я знал, что так будет, ни за что не поехал бы, — прошептал он.
Сидней прикусил губу и улыбнулся. Эйфория после триумфального прибытия в Испанию быстро испарилась, оставив чувство разочарования, уныния, страха, которое нарастало в пустые недели в Фигерасе, во время первых неумелых строевых занятий в Альбасете и теперь в преступном самопожертвовании на крутом пыльном обрыве над искрившейся Харамой. Интернациональные бригады были частью армии, организованной на манер профсоюза, укомплектованной революционерами и ораторами; ее ряды составляли агитаторы разнообразных национальностей; мечтатели, преисполненные надежд; коммунисты, державшие карты в руках. Пастозные от дизентерии своевольные отпрыски лучших европейских семейств сидели на бархатных банкетках «Гранд-отеля» в Альбасете рядом с сильно пьющими ирландскими республиканцами, фанатики из уэльской Ронты[30] проходили излюбленную бригадными комиссарами муштру сомкнутым строем вместе с беглыми представителями германского рабочего движения с окаменевшими лицами, сильно забавляя толпы зевак, тогда как французские волонтеры протестовали, заявляя, что сомкнутый строй в бою не поможет. Над каждым жизненным аспектом в Альбасете маячила Партия, чье всевидящее око и безупречная с виду организация вселяли ощущение безопасности и надежности, обещая, что скандальная глупость и непригодность ее человеческих составляющих в конце концов как-то исправятся. Джо находил в Партии великое утешение и опору, разозлившись на Сиднея, когда тот заявил, что не верит ни одному ее слову. Они как бы поменялись ролями — теперь Джо был наивным дурачком с горящими глазами, кивающим в ходе полемики, начищая бесполезную винтовку фирмы «Росс».
В тот момент это уже не имело значения. Если они собирались уйти, то надо было уходить, когда гнусный сукин сын Андре Марти предоставил им такую возможность в конце своей великой речи на поле для боя быков. В тот день никто не вышел из строя, и Сидней гадал, что стало бы с теми, кто шагнул вперед. Партия отбрасывала длинную черную тень — казалось, огромная масса истинно верующих и искателей приключений будет принесена в жертву некой необъявленной цели. Полная уверенность Сиднея в собственной неотвратимой гибели сопровождалась полной уверенностью, что большинство окружающих не погибнет. Он смотрел в лица товарищей и с полной ясностью прозревал их судьбу. Не возникало никаких сомнений: этот выживет, этот нет.
Он взглянул на Джо. Не выживет.
