чувствовал себя беспомощным, словно тонущий в бурном стремительном потоке, захваченный слишком мощными силами, полностью исключающими противоборство. Смотрел, как Кобб чешет голову, и гадал, потрудится ли вообще американец искать оправдание. Теперь такие старания стали излишней светской любезностью вроде длинного письма с извинениями за отсутствие на званом обеде, где тебе не были бы рады. Несмотря на заключенный между ними пакт, Кройцу плевать, как и за что его убьют. Впрочем, секунд через пять Сидней вдруг понял, что если его и казнят, то никак не сейчас, когда их четверо, а за ними охотится легион «Кондор».
Кобб вытер рот, посмотрел на него.
— Вылезай, — буркнул он.
Сидней спрыгнул на дорогу. Кобб стоял в задней дверце, полы кожаного плаща хлопали по ногам.
— Он сказал им только то, что нам, — сказал Сидней по-английски.
— Что это значит?
— Он им сказал только про поворот на Вилларлуэнго.
Кобб запустил пальцы в густые темные волосы.
— Малыш, я изо всех сил стараюсь понять. Это хорошо или плохо?
Сидней пожал плечами:
— Он не называет конкретное место. Последнее, чем может еще торговаться.
— И что?
— То, что немцы знают дорогу только до перекрестка. Пока Виллафранка у нас, мы на шаг впереди.
Кобб озадаченно взглянул на него, вздернул пленника на ноги.
— Где чертово золото?
Виллафранка не колебался.
— Рядом с Вилларлуэнго, но где именно, я могу вообще не сказать.
Кобб посмотрел на холм у обочины, куда послал Кройца, и снова на Виллафранку.
— Рисуй карту, мать твою.
Виллафранка опечаленно пожал плечами:
— Сеньор, сожалею, что я не художник.
Кобб полез под мышку, морщась от убийственного намерения. Долго и твердо смотрел в глаза цыгана, потом швырнул его на пол.
— Ненавижу тебя, Виллафранка, — брызнул он слюной. — До того ненавижу, что лично готов рискнуть и доставить тебя в Севилью, жалкого сукина сына.
Виллафранка взглянул на захватчика большими влажными карими глазами на небритом лице.
— Должен признать, commandante,[84] я к вам тоже особой любви не питаю.
— Проклятая баба! — выругался Ленни. Он только что с помощью Сиднея проиграл первый словесный бой с Гваделупе. — Даже не верю, что вы ей позволили такого наговорить, мистер С. Я имею в виду, просто стояли и слушали, как она обзывает меня трусом и… и…
— Ханжой.
— Угу…
— Еще она сказала, что вы разочаровали ее как любовник.
— Ладно, — крикнул Ленни, — хватит!
— Ты ее разочаровал? — переспросил Ник.
— И что от вас скверно пахнет, — добавил Сидней.
Ник принюхался.
— Феромоном обрызгался?
Ленни покраснел.
— Если бы ты был на месте, Николас, — а тебя не было, — если бы ты говорил по-испански — а ты не говоришь, — знал бы, что на самом деле она меня считает настоящим басовым барабанщиком в койке, а разочарована моим отказом убить ее дядю. Я прав или как, мистер С.?
— М-м-м… абсолютно, мистер Ноулс, — кивнул Сидней.
— Значит, ты получил от ворот поворот? — уточнил Ник.
Ленни сверкнул на него глазами:
— Оставь рифмованный сленг истинным кокни, Никель. Нет, я не получил от ворот поворот. Никто не даст Ленни Ноулсу от ворот поворот. Ленни Ноулс сам дает от ворот поворот.
— За исключением того раза, когда сидел в тюрьме и ответственность на себя взяла миссис Ноулс.
— Хочешь меня завести, Николас? Тебе хорошо известно, что мы с Хейзл приняли обдуманное решение насчет нашей дальнейшей несовместимости как мужа и жены и договорились каждому идти своей дорогой.
— После того, как она тебе дала от ворот поворот, — настаивал Ник.
— Теперь ты действительно меня достал, — предупредил Ленни. — На себя оглянись, прежде чем критиковать других.
Сидней затоптал дымок раздора, разгоравшегося между Ленни и Ником, пока пламя не вспыхнуло. Впрочем, попытки отвлечь их были не совсем успешными еще на двух крутых неотмеченных тропах высоко в Маэстрасго. Уже до поворота с шоссе он был совершенно уверен, что дороги не приведут к золоту, но схожесть одной лесной колеи с другими сбивала с толку и даже переписывала смутные воспоминания о последнем пребывании в этих местах. Стемнело рано и быстро, звездный свет просачивался сквозь черные деревья, когда они безмолвно и раздраженно возвращались на постоялый двор.
В миле от дороги фургон заскользил на черном льду и застрял в глубокой колее.
— Потрясающе, мать твою! — воскликнул Ленни. — Что теперь?
Ник сгорбился над рулевым колесом, глядя на свое отражение в боковом зеркале, лениво гадая, не стоит ли встать и уйти, бросив всю эту авантюру. Он замерз, устал, отчаялся, не зная, что Ленни думает точно то же самое. Днем Ник пытался вытащить из Сиднея полную историю, но старик вилял, как завзятый политик, отвечал вопросами на вопросы, произносил проповеди вместо исповеди. Ник в тюрьме мало чему научился, но стал весьма чутким к дерьму собачьему, которым от Сиднея разило, как от норфолкского пастуха. Шутливый толчок Ленни вернул его к насущной проблеме.
— Собираешься протянуть руку помощи или как?
Ник выглянул в ночь, мечтая увидеть луну. Лес как бы источал черное зло, расставляя в тенях ловушки и раздавая ложные обещания там, где обман можно было увидеть.
— Каков план?
Ленни закурил, присел на корточки у переднего крыла, всегда будучи на высоте перед практическими вопросами.
— Видишь? Надо приподнять и что-нибудь подложить под колеса — камни, всякое такое. — Он оглянулся по сторонам, попыхивая сигаретой. — Вот этим приподнимем.
— Это ствол дерева, — сказал Ник, глядя туда, куда указывал Ленни.
Ленни взглянул на Сиднея:
— Видите, мистер С.? В колледже нынче учат хитрым вещам.
— Как мы стволом приподнимем фургон?
— Рычагом, Никель. Сделаем большой рычаг.
— Ясно, — кивнул Сидней. — А в качестве фулькрума,[85] я полагаю, используем вон тот валун.
Ленни посмотрел на него:
— Не знаю, что вы с ним собираетесь делать, мистер С., но валун мы не будем использовать, потому что на него обопрется рычаг. Отойдите подальше, пока мы с Николасом передвинем бревно.
Понадобилось пятнадцать минут, чтобы правильно уложить бревно, и еще четверть часа, чтобы правильно разместить под ним валун. Ленни стоял рядом с собиравшим камни Ником, гадая, удастся ли уговорить Сиднея помочь ему поговорить с Гваделупе по возвращении. Он, конечно, не собирается
