— О материале тоже не думали? — спросил Ленни.
Сидней покачал головой.
— Знаете, бронза недешево стоит.
— Дешевле золота.
Ленни хлебнул вина и кивнул.
— Вполне справедливо. Могу выторговать, если желаете.
— Мистер Ноулс, я даже не догадывался, что вы знакомы со скульптурой.
— Особенно Роджера Мура[87] люблю.
— Не перестаете меня удивлять.
— В любом случае, — объявил Ленни с полным ртом хлебных крошек со вкусом промасленного песка, — даже если мы золота не найдем, бабки есть. Один ваш дом потянет на сто пятьдесят.
Поскольку никакого золота нет, а поездка представляет собою последний пробег по дорогам воспоминаний, Ленни уже несколько дней беспокоился насчет верности обещания, данного Сиднеем в Бискайском заливе. Теперь, когда старый придурок накачался вином с таблетками и вряд ли помнит сказанное, настал идеальный момент. Он наблюдал, как Сидней снимает очки и потирает переносицу.
— Я говорил серьезно, джентльмены. Вы разделите поровну мое имущество, только дом я отдать не могу.
Ленни в ужасе всплеснул руками:
— Помилуй бог, мистер С., не с того конца палку гнете. Мы даже не прикоснемся к вашему барахлу, пока вы не протянете ноги, не окажетесь в доме престарелых или еще где-нибудь. Боже сохрани! Ленни Ноулс стариков из дома не выкидывает. Конечно, за Никеля не могу поручиться.
Сидней покачал головой:
— Спасибо, но вы меня не поняли. Я вообще не могу отдать вам коттедж.
Мрачная туча проплыла по лицу Ленни. Он вытащил бумажник, достал старательно сложенный конверт.
— Извините, мистер С., тут какое-то недоразумение. В письме ясно сказано, что вы делаете нас с Ником единственными наследниками всего имущества. — Он сунул Сиднею бумагу. — Смотрите.
Тот кивнул.
— Правильно, ни от чего не отказываюсь, только дом не входит в мое имущество.
— Входит, — настаивал Ленни. — Вы сами говорили.
Сидней тряхнул головой:
— Мистер Ноулс, я этого не говорил. Насколько помню, вы расспрашивали о моих планах насчет коттеджа, я сказал, что он входит в имение.
— Точно! — воскликнул Ленни.
— Только не мое.
Ленни вдруг сильно заволновался.
— Что за чертовщина?
— Коттедж был бесплатно предоставлен в пожизненное пользование моей матери и мне при условии, что после нашей смерти он вернется в фамильное имение Резерфордов. Дом не мой, мистер Ноулс, и поэтому я его вам отдать не могу.
Ленни побелел, потянулся за бутылочкой, высыпал на трясущуюся ладонь две таблетки, запил вином, закурил, встал, едва вспомнив, что надо поморщиться. Затряс головой, схватил лекарственный пузырек, захромал в темноту.
Сидней смотрел ему вслед, мотая головой под действием вина, налил себе еще.
— Ох, боже, — пробормотал он. — Кажется, вечеринка окончена.
— Не пейте больше, мистер Стармен, — предупредил Ник, вытирая стол и раскладывая на нем карту. — Детали забудете.
Сидней взглянул на бокал и на Ника:
— Вряд ли. Без малого семьдесят лет помню.
— Отлично. Для начала нарисуйте несколько картинок.
Сидней хлебнул вина.
— Не вижу никакой пользы.
— Расскажите, что видели, мимо чего проезжали, не было ли какой-нибудь речки, водопада, утеса, чего-нибудь материального, отмеченного на карте.
Сидней задумчиво кивнул, как бы признавая, что больше нет разумных оснований утаивать правду. Долго и пьяно смотрел на Ника, потом вздохнул.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Там был дом.
— Вы упоминали про римскую шахту.
— Правда, там спрятано золото. Только дом тоже был. Я в нем прожил какое-то время.
— Замечательно! — воспрянул Ник. — Как он выглядел?
Пролежавшие семьдесят лет под спудом воспоминания хлынули лавиной, как вырвавшиеся на свободу пленные, каждое криком кричало, чтобы его услышали, но, когда Сидней открыл рот, слова пошли медленно и неуверенно, словно тело пока еще не соглашалось с решением разума.
— Широкая долина с покатыми склонами, — плавно махнул он рукой. — Оливковые деревья, миндаль, посередине кипарисы… Похоже на римскую виллу, только там стоял один белый домик, тянулась дорожная колея.
— Вы попали туда до того, как нашли золото?
Сидней неторопливо качнул головой, завороженный воспоминаниями.
— После. Я спускался с гор, над долиной висела гигантская луна. Я был ранен, — он хлопнул себя по плечу, — началось заражение, вспыхнула лихорадка. Кипарисы торчали огромными черными шпилями с храмов Гауди. Помню, шел, шел, никак не приближался. Линию фронта с обеих сторон освещал артиллерийский огонь… Я пришел в себя уже в доме.
Ник закурил новую сигарету, зажег свечу, поставил на карту залитую воском винную бутылку, освещая куски, на которые не падал свет слабой лампочки. Пять минут назад искал древнюю шахту средь сотен других. А теперь ищет ту, от которой можно дойти пешком до широкой выходящей на юг долины с единственным домиком в окружении кипарисов. Деревья на карте не отмечены, но другие детали наверняка указаны, и, чтобы их найти, надо только внимательно рассматривать сетку квадрат за квадратом.
— Что еще помните?
— Оливковые деревья, — зевнул Сидней. — Дикие, неухоженные, росли не ровными рядами, а беспорядочно, как выжившие.
Оливковые деревья не помогут.
— Еще что? Ручей? Мост? Дорога?
— Скала, — вспомнил Сидней. — Множество валунов.
Ник поднял глаза.
— Скала? — повторил он. — Валуны? В горной местности? Господи, мистер Стармен, почему вы сразу не сказали?
Сидней поднялся, вцепившись в стол.
— Не вижу смысла. Теоретически понимаю, но, по-моему, вы себе даже не представляете, сколько тут земли. Тысячи таких домов, как запомнившийся, сотни дыр в скалах — может быть, шахты, а может быть, нет. Кто сказал, что домик не разрушен, деревья не срублены? — Он выпрямился, морщась от спазма, пронзившего мышцы правой ноги. — Желаю удачи, мистер Крик. Увидимся утром.
Сидней лежал без сна на тощем матрасе, слушая рокот реки внизу, страстно надеясь, что он заглушит шум в ушах. Подобно отказу Ника от выпивки, запоздалое возвращение — слабое наказание. Обещал вернуться и не сдержал обещание. Обманул, не сумев извлечь пользу из своего обмана. Обстреливал холодным рассудком кишевшие в голове виноватые мысли, старался успокоить смятенные чувства, подчеркивая, что все же вернулся через столько лет, зная, что аргумент никуда не годится. Важно, ждала она его или нет. Много лет на протяжении многих ночей он смотрел в потолок, мечтая, чтобы сон спас его от размышлений. А сон, как жестокий тюремщик, оставлял заключенного на растерзание угрызениям
