беда стряслась! Не было бы беды — давно бы пришел. Со мной тоже беда будет. Ой-ой, беда будет!.. Этот бог — воевода с ним разговаривает... Страшный, надо быть, бог? Боится воевода того бога — по всему видать. Вот бы такое придумать, чтобы воеводе показалось, будто этот бог меня под защиту взял. Как такое придумаешь?.. Ой-ой!.. Он кончил разговаривать с богом. А отца нет...»
Воевода устало поднялся с пола — спокойный, уверенный и властный.
Подошел к Нетоле и сказал:
— Красивая ты девка, Некуча. Полюбилась мне. Сказал бы ласковое слово тебе, да не понимаешь ты языка христианского. А поганого твоего языка сам я не понимаю и осквернять себя пониманием не хочу. На то у меня толмачи хлеб жрут.
На щеках Нетолы вспыхнул румянец: обрадовалась она, что упомянул воевода про толмача. Закивала головой, улыбаясь и ласково глядя на воеводу:
— Та, та. Толмач тара, толмач тара.
— Хе-хе-хе... А на что тебе еще толмач понадобился? В люботу играть толмач — помеха! — И воевода стиснул ее руки своими ручищами. [- 76 -]
Опять мелькнули перед Нетолой картины осени, картины боя хоров из-за важенок.
Поняла она — не отбиться от воеводы. Отвращение к этому большому человеку толкало ее на сопротивление, но рассудок подсказывал: «Медведь — силен, человек — хитер. Прямо через глубокое озеро побредешь — погибнешь, а озеро обогнешь — жив будешь, только ноги намнешь. Лучше схитрить, лучше ноги намять, чем умирать. Жива останешься — отомстишь за опоганенье».
И, подавив отвращение, спрятав ненависть под приспущенными веками, Нетола пошла с воеводой.
Двое суток, как два часа, промелькнули для воеводы в бражничанье, в распутстве. Так же думал он провести и третий день. Плотно пообедав и осушив после обеда стопу меду, он облапил Нетолу...
В этот момент, без всякого предупреждения, кубарем вкатился в покои Лучка Макаров:
— Беда, боярин! Всех людишек твоих самоядцы порезали и к острогу уж подъезжают. Я один жив остался и едва успел упредить тебя... Прости, боярин, что без спросу вошел к тебе...
Воевода не слышал извинений Лучки... Трясясь, лязгая зубами, он натягивал штаны, а ноги, точно чужие, никак не попадали в предназначенные для них штанины.
Не то было с Нетолой: она испугалась лишь неожиданного появления Лучки. Зато первые же два слова — «беда, боярин», — зажгли в ее глазах огни мести.
В собольей шубке на плечах — подарке воеводы — она выбежала в другую комнату, схватила со стола нож — на это не потребовалось и минуты. С ножом в руке подбежала она к воеводе сзади и ткнула в его шею.
Воевода дико заорал:
— Уби-и-или!..
Лучка схватил Нетолу за рукав.
Нетола вывернулась из шубы, метнулась из покоев.
Стоявший у крыльца стрелец принял раскосмаченную голую женщину за дьявольское наваждение и торопливо закрестился:
— Свят, свят... Аминь, аминь — рассыпься!.. Да воскреснет бог!.. [- 77 -]
Нетола, сверкая желтым телом на белом снегу, подбежала к наблюдательной вышке, откуда уже начали раздаваться первые выстрелы, и за спинами стрельцов испустила пронзительный боевой вопль.
Вздрогнули стрельцы, обернулись...
С вышки Нетола увидела: окружают ненцы острог, подожгли дом Федьки Безносика в посаде...
А вот у самой вышки стоит старый Сундей и ей кричит:
— Прыгай — схвачу!
Нетола прыгнула — попала в крепкие руки Сундея, вместе с нею упавшего на спину.
V. КАК ЛЕБЕДЬ
Воевода по-бабьи всхлипывал: боялся, что умрет от ножевой раны в правой стороне шеи.
Толмач Лучка Макаров, оставив плачущего воеводу в его опочивальне, прибежал к стрельцам и начал распоряжаться обороной острога вместо воеводы.
В посаде горел дом Федьки Безносика. Младший из братьев Хулейки — Пось — тащил к санкам перепуганную Иринку, Ивашки Карнауха утешительницу.
Старший Хулейко — отец Нетолы — прикрыл наготу опоганенной воеводой дочери снятым с себя совиком.
Ременным тынзеем привязал Пось Иринку к саням.
Нетола сказала отцу:
— Лук дай, стрелы дай! Вместе с вами на острог пойду!
— Бог войны пусть поможет тебе! — пожелал Сундей опозоренной девушке.
И в эту минуту со стен острога загакали пищали.
Лайкой, сбивающей в круг оленей, метнулась Нетола к стенам острога.
