Острог — огнем спалим! Не будет воеводы, не будет стрельцов — некому нам ясак платить!
Из колючего мягким, теплым стал у Сундея взгляд. Подозвал Пося поближе к себе. Сказал, чтобы все слышали:
— Ты — храбрый. Два десятка таких бы храбрых — сразу острог позорили бы.
Пось выше Сундея на целую голову и чуть-чуть поуже в плечах. Но Посю всего двадцать семь лет. Многие старше его. Поставить в пример молодого — обида не переносная для стариков. Сундей понимает это. И повторяет еще раз:
— Да, ты храбрый. Только у тебя еще нет семьи. Нет семьи — нечего тебе жалеть, не о ком заботиться. Я знаю: есть тут похрабрее тебя. У этих храбрых — большие семьи. Погибнут сами они — погибнут их семьи. Ты погибнешь — один погибнешь.
Сладко старикам слушать такие речи (каждый же считает себя храбрецом!). Можно теперь и глаза на Сундея поднять: прибавили им смелости умные речи Сундея. Пожалуй, снова готовы броситься на острог. И спрашивают у старшины:
— Кому велишь вести нас на новую битву?
Но из правого плеча Сундея течет кровь. Он слабеет. И знает вдобавок: не ворвались в острог сразу — стрельцы подготовились к встрече. Поэтому говорит:
— Не убьешь белого медведя первой стрелой — медведь самого тебя под себя подомнет. Остановил вас не затем, чтобы битву сызнова зачинать. Остановил вас, чтобы стрельцы видели: не боимся мы их — уходим тихонько, все вместе. Еще потому остановил — чую: умру от раны. Перед смертью всем вам хочу такое сказать, про что не слыхивали. Дойдем до того места, где Ивашкиных людей порезали. Заберем чум их да оленей. Еще отойдем немного — чум поставим. Тогда скажу вам все, что сам знаю.
Ответили:
— Ты старший. Как велишь, так и сделаем. Ичберей сбегал на пожарище. Принес горсть теплой золы. [- 81 -]
Сундею помогли снять малицу — пуля перебила правую ключицу. Поохали...
Поудивлялись терпеливости Сундея. Посыпали на рану золы. Перевязали. Уложил Ичберей отца на свои сани, а отцовскую упряжку сзади привязал.
И пустил оленей неторопливой рысью к северо-востоку от острога — на Большую землю.
Крупными хлопьями падал снег — засыпал следы.
Вплотную надвинулась ночь — видеть мешала снегопадная ночь.
Не беспокоил снег, не страшила ночь: впереди идет Ичберей; Ичберей не сбивается с пути, когда и сама хад неистово воет, колючими снежинками, как иголками, колет твое лицо.
Но вот Ичберей остановил своих оленей. Встал на ноги. Осматривается.
Неужто потерял направленье?..
Нет, это он — по привычке — проверяет себя. И, проверив, кричит:
— Целы запряжки Ивашки Карнауха. Не успели набрести на них волки.
— Из посада полтора десятка угнали. Сгрудились около Ичбереевых оленей. Радуются:
— То — наша удача.
— Тут десятка три, не то и поболе будет.
— На каждого по оленю достанется.
— Еще лишек будет.
— Лишек — съедим.
— Ладно ли так думаем, Сундей?
— То как не ладно. Соберите всех оленей. Оружие, какое есть, тоже все забирайте. Малицы опять, рубахи, штаны, пимы. Обувка-одежка хорошая на других поимщиках была.
Разбежались, перекликаясь:
— Тамзадейка! Нашел упряжку?
— Нашел. Еще сзади два оленя привязаны.
— А ты, Елиня?
— Ты, Вылко?
— Ты, Нерна? [- 82 -]
Через малое время опять собрались все около Сундея — возбужденные, довольные:
— Четыре с половиной десятка оленей у Ивашки было. Запасных гонял с собой...
Радовались и одежде:
— Хорошо одевал их воевода: совики, малицы — новешеньки, а ножи — никчемные. Ребятишкам игрушка — только на то и сгодятся.
Самый молодой из карачеев — двадцатилетний Тынтыры — собрал все пищали. Хвастается:
— Никто пищалей не берет: боятся. А я — не боюсь. Семь насобирал. Научусь бить из них огненным боем.
— А как да против тебя пищаль обернется? Спалит тебя огнем, — трясясь от страха, говорит Туля, сам прячется за спины других.
Тынтыры тоже страшно стало: он бросил пищали, отскочил от них.
Сундей успокоил его:
— Сами пищали не стреляют. Надо свинец, надо порох, — так я слыхал от тех же русских, которые хлебом-солью с нами водятся. Тогда пищаль бьет огнем и свинцом. Научиться бы нам биться
