нож:

— Я старше тебя?..

Да, Ичберей непочтительно отнесся к старшему. Непочтительность к старшему — обида, смываемая только кровью. Таков обычай веков; во имя веков, в темную пасть веков должна пролиться кровь оскорбившего; смрадная пасть веков за пролитую кровь потребует новой крови; за новую еще новой, и так до тех пор, пока одна из семей не будет истреблена, во славу обычая, вплоть до последнего младенца...

Хотели ли этого Ичберей и Хулейко?

Хулейко был разъярен, как раненый волк. А ярость — враг рассудка. Ярость требует насыщения. Пищей же должна быть кровь: так требует обычай. И Хулейко бросается на Ичберея с ножом в руке, с пеной на губах:

— И-и-и-и-ыххх!..

Ичберей тоже разъярен. И у него, как у Хулейки, ярость затемнила глаза, как оленья шкура, закрывающая вход, затемняет дневной свет в чуме. Он тоже выхватывает нож из ножен...

Секунда — ножи скрестились...

Лязгнула сталь...

Блеснули искры...

И — переломленный пополам — выпал нож из рук Хулейки!

И ни из руки, ни из головы, ни из груди Хулейки не капнуло ни одной капли крови. Случайность? Нет!..

Ичберей — сын Сундея. А Сундей говаривал сыну: «Обычай разит правого и неправого».

Ичберей вспомнил эти слова, когда ярость затемнила ему глаза. Но остановиться он уже не мог: блеск ножа Хулейки резал ему глаза, да и свой нож уже был обнажен. Оставалось проявить верх искусства в драке па ножах: вышибить нож из рук врага, не ранив его, и тогда уж попытаться обойти обычай — обмануть богов, которые следят за выполнением законов старины.

Но трудно, ах как трудно остановить занесенную [- 107 -] руку над обезоруженным врагом! В груди еще бушует ярость, в глазах мельтешится, как столб комаров, кровавый туман, и рука камнем обрушивается на врага...

Животный страх заставил Хулейку взвизгнуть, броситься в сторону.

Визг ввинтился в уши Ичберея, и кровавый туман уплыл от глаз, сознание прояснилось.

Не останавливая летящей руки, он с размаху воткнул нож в ножны с такой силой, что ножны распались на половины.

— Конец битве! — крикнул он, гордо вскинув голову. — В жизни, в смерти Хулейки я властен! Только я не хочу проливать кровь Хулейки! Э-э-эй! Зачем бежишь? Моя стрела догонит тебя, да я не хочу этого. Э-э-эй, Хулейко! Вернись! Тут много старших из рода карачейского: пусть судят они нас с тобой. Моя вина — я оскорбил тебя. Твоя вина — ты дух отца моего оскорбил. Ты и я — оба мы вину несем перед богами...

Первые слова плохо понимал Хулейко. Зато хорошо понял, что стрела догонит, и остановился. Ичберей продолжал:

— Моя вина требует крови. Твоя вина тоже требует крови. Мы обнажили ножи, хотели смыть обиды кровью. Боги, знать, не захотели, чтобы пролилась твоя или моя кровь! Как думаешь, что делать нам? Я думаю так: пусть старшие обсудят дело. Они все видели.

— Я... я... так же думаю, — нерешительно отозвался Хулейко.

За то, что из трусости побежал Хулейко, за то, что не натянул Ичберей тетивы лука, чтобы пустить стрелу в спину бегущего, — старейшие презирают обоих. Но слова Ичберея о вмешательстве богов в исход поединка передвигают мысли всех в круг иных чувствований и настроений.

То правда: лучше бы пролилась кровь Хулейкина или Ичбереева; тогда сородичи той или другой фамилии набросились бы друг на друга, и полилась бы дымящаяся на морозе человечья кровь; и дым крови затмил бы сознание всех кровавым хмелем, имя которому — храбрость. А о храбрости песни складывают, уходящие в века песни; песни, прославляющие героев подчас больше, чем богов. Только вот боги власть не- [- 108 -] померную над человеком имеют: болезнями разными человека и оленей наделяют, гонят пушного зверя на охотника, рыбу разную в сетку пихают или от сетки отгоняют, полет стрелы изменяют по своей прихоти.

...И не всякого бога побить можно за нерадивость службы его перед человеком, потому что есть в этой породе такие, что из-за одних только помыслов против них насылают на человека столько свирепых тадебций1, сколько и птиц не бывает в тундре в летнюю пору; истерзают всего человека, весь род его эти тадебций. Нет, лучше уж не связываться с божеским племенем, лучше согласиться с Ичбереем, через отца своего получившего близость к богам. Пусть не тадибействовал — не шаманил Сундей открыто, да кто тому поверит, что не был он тадибеем, раз стрелу восстания столько годов хранил и такую страшную клятву с нас брал? Так вот и быть должно: передал он Ичберею тадибейство, и надо, стало быть, сказать Ичберею так:

— Поперек воли богов старейшие рода карачейского никогда не пойдут. А в том, что видели их глаза, они усматривают волю богов. Боги не хотят ни Хулейкиной, ни Ичбереевой крови. Выходит, боги хотят единения кровей, чтобы из двух получилась одна. У Ичберея есть сын Хаско. У Хулейки есть дочь Нетола. У Хулейки есть брат без жены — Пось. У Ичберея есть дочь. Пусть Хаско Ичбереев возьмет в жены Нетолу, а Пось — Ичберееву дочь. Тогда крови двух семей крест-накрест перемешаются и будут одной кровью.

После столь мудрого решения старейших Ичберей и Хулейко выполнили обряд побратимства с полагающимися при этом клятвами, и Ичберей начал доказывать выгодность и бескровность набега именно на Усть-Цилемскую и Ижемскую слободы:

— Про Иринку не забыли? Федька

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату