Подошел врач Викторов.
— Главный врач второй больницы Красного Креста Борис Михайлович Викторов, — представил его Ковшов.
Едва кивнув Викторову, офицер сказал Ковшову:
— Господин Ковшов, вы сейчас скажете раненым то же, что я сказал там, в палате!
Сказано это было вполголоса, так что услышал только Ковшов. Произносить речь ему не хотелось, но и уклониться он не мог. Надо сказать и ничего не сказать. Пока Ковшов думал, офицер нетерпеливо посматривал на него.
— Господин офицер германской армии посетил несколько палат первой больницы Красного Креста, — начал Ковшов. — Господин немецкий офицер от лица командования германской армии заверил, что с вами будет гуманное, то есть хорошее, обращение. Господин немецкий офицер заявил, что все, кто говорит о нехорошем отношении немецких властей к русским пленным, клевещут на армию фюрера. Господин немецкий офицер заявил также, что все русские раненые, уроженцы оккупированных германской армией районов, могут потом выехать к своим семьям. Армия фюрера содержит пленных в лагерях, где им обеспечивается питание и уход, а после победы Германии они возвратятся к своим семьям.
Чтобы слушатели поняли его отношение к словам офицера, Ковшов после небольшой паузы добавил:
— Как видите, господин немецкий офицер полностью подтвердил то, что я на днях при обходе говорил вам. Вы хорошо помните мои слова?
— Помним! — отозвалось несколько голосов.
Офицер обеспокоенно посмотрел на Ковшова. Петр Федорович, чтобы подчеркнуть, что он говорил не от себя, а по принуждению и передавал чужие слова, повернулся к офицеру и громко сказал:
— Господин офицер, может быть, я что упустил из вашей речи?
Офицер качнул головой и зашагал со двора. Когда вышли за массивные решетчатые ворота, офицер предложил Ковшову сесть в машину.
«Любезен, — подумал Ковшов. Усмехнулся: — Где взял, там и положь…»
Но, спустившись к «Савою», машина повернула влево, в противоположную от первой больницы сторону.
«Что еще? Куда везут?» — с беспокойством подумал Ковшов.
12
Вслед за офицером, что-то кратко сказавшим часовому, Ковшов поднялся на второй этаж одного из корпусов санатория «Ударник».
На двери кабинета, пока офицер отмыкал ее ключом, Ковшов успел прочитать слово, написанное латинскими буквами: «Венцель». Очевидно, фамилия хозяина кабинета.
Офицер вошел, снял фуражку, повесил ее и прошел к столу. Сел и обратился к Ковшову:
— Господин Ковшов, составьте список раненых. Форма: фамилия, имя, отчество, год рождения, вероисповедание, род войск, воинское звание, должность, партийность, национальность, место рождения или жительства до армии, куда хотел бы ехать после выздоровления.
— Господин офицер, разрешите записать. Могу забыть.
Офицер открыл ящик стола, вынул из него бумагу и, подавая Ковшову, сказал:
— Здесь все вопросы, которые нас интересуют. Список в двух экземплярах — на русском и немецком языках. Сведения должны быть точные, за вашей подписью. Учтите, что мы за обман расстреливаем.
— Когда я должен представить эти материалы, господин офицер?
— Завтра к десяти часам.
— Господин офицер, разрешите заметить, что к десяти утра физически нельзя составить столь обширный материал, а в отношении экземпляра на немецком языке просто невозможно, потому что нет работников, знающих немецкий язык.
Офицер подумал и сказал:
— Представьте русский экземпляр послезавтра в десять утра. Моя фамилия Венцель.
— Будет сделано, господин офицер!
Венцель вывел Ковшова на лестницу и, что-то крикнув часовому, вернулся в кабинет.
Выйдя из подъезда на залитую солнцем улицу, Ковшов вздохнул с облегчением. Не спеша, наслаждаясь свободой, шел он в больницу. Шел и пытался ответить на многие вопросы. Почему, например, немецкие офицеры так поверхностно осмотрели палаты. Он-то думал, что сразу же начнется придирчивая проверка состава. Списки. Зачем им вероисповедание? Да и что напишешь в этой графе, если среди раненых, наверное, верующих и нет. Куда хочет ехать? Место жительства? Все эти вопросы — только попытка зашифровать главные: звание, должность, партийность. Первое упоминание о расстреле… Даже в ответах о вероисповедании можно ведь при желании усмотреть обман.
У рекламного щита Ковшов остановился. Закрывая наспех оборванные старые афиши, висело большое объявление — приказ о регистрации евреев без различия пола и возраста. Устанавливался срок: до двадцатого августа все жители еврейской национальности обязаны лично зарегистрироваться в комендатуре.
Проходя по пустынной площади, Ковшов увидел у подъезда «Савоя» легковые автомашины и мотоциклы, часовых у дверей и у входа во двор. Парные патрули прогуливались по улицам вблизи гостиницы. Очевидно, здесь комендатура. А что же в «Ударнике»? В каком учреждении он был?
Ковшов не заметил, как дошел до больницы, где с нетерпением ждали его возвращения, беспокоились из-за долгого отсутствия. Он спокойно улыбнулся:
— Привыкайте к моим отлучкам… господа. Тут же дал задание готовить списки раненых.
— Ответы на вопросы возьмите из историй болезни. Для заполнения тех граф, на которые не дает ответа история болезни, опросите раненых. Я предупрежден, что за обман немецкого командования меня расстреляют.
Ковшов проговорил это с обычной своей медлительностью и снова улыбнулся:
— Обманывать немецкое командование у нас нет оснований, мы ничего не скрываем.
Потом Ковшов прошел по палатам. Хоть на минуту, но зашел в каждую. Знал, что больные не меньше сотрудников встревожены первым посещением врагов. Шел он по больнице, улыбался, на ходу делал замечания: здесь увидел пыль на стекле, там — следы на паркете… «Все идет нормально, — говорил он своим видом. — Волноваться нет оснований».
Списки писали во всех отделениях, но не ставили порядковых номеров и вносили в списки далеко не каждого.
Под вечер в кабинет Ковшова вошла санитарка Кристюк.
— Господин Ковшов, разрешите поговорить…
— Садитесь, товарищ Кристюк. Мы одни, можно обращаться по-старому. Господином называться утомительно… Слушаю вас, товарищ Кристюк.
— В городе объявлена регистрация евреев. Я — еврейка. Что делать?
Ковшов знал старательную женщину не первый день, но принимал ее за украинку.
— Кто в санатории и в городе знает вашу национальность? — задал он встречный вопрос.
— Она указана в паспорте, в анкете отдела кадров госпиталя.
— Анкеты работников госпиталя вывезены или уничтожены. Остался паспорт. Сожгите его!
— А как без документа? Может, лучше зарегистрироваться?
— Скажу откровенно, мы одни. Фашисты поголовно истребляют евреев. И здесь не будет исключения. Зарегистрируетесь — и погибнете. Не являйтесь в комендатуру!
— Боюсь.
— Если не явитесь — есть шанс остаться в живых. Явитесь — наверняка расстреляют. Вместо паспорта выдадим справку больницы. Решайте.
