его еще на сто лет!..
И они с мамой пошли на кухню, Митрошка сидел в пыли и во все глаза смотрел на привязанного к яблоне петуха, который клевал белую кукурузу-ледянку и запивал ее водой из консервной баночки, а отец уже стучал в кузове молотком, пилил какие-то досочки, что-то ладил...
Никодимыч спросил:
— А ты чего там кумекаешь, Анатоль Потапыч?
Отец разогнул спину и отер со лба пот:
— Да ты знаешь, чего я придумал? Сделаю я тут в кузове маленькую такую клетку. Посадим в нее петуха, а Валюха с Митрошкой в кабину рядом со мной, и — поехали. У меня, знаешь, какая машина? У меня машина военная. В кабинке и крючок для автомата есть, ты посмотри. А мы туда балалайку повесим. На кочках да на ямах: трень-брень!
А Никодимыч в это время пощипывал струны на своей балалайке да винты подкручивал. Тут голову слегка оторвал от груди, затряс большим своим подбородком, засмеялся:
— А ты знаешь что? Я вот гляжу на петуха и думаю: а может, его и учить-то вовсе не надо? Ты только посмотри, как он скачет! Да он сам кого хочешь плясать научит — это же плимутрок!
Ударил по струнам совсем тихонько, а петух уже встрепенулся, захлопал крыльями... Дрыгнул лапой, чтобы освободиться от веревки, скинул ее и давай потихоньку приплясывать.
Из кухни вышла бабушка, остановилась, вытирает о фартук руки. Увидела, как пляшет петух, и головой закачала:
— Да будь ты неладно — вот это кочет! У кого ж только ты такого купил?
Валька сказал:
— Тетя Стеша Софрониха хотела за семь рублей, а потом узнала, что я — твой внук, и за пять отдала...
А кочет старался!
Бабушка даже в ладоши стала прихлопывать:
— Ишь ты!.. Ишь ты! — Обернулась к Вальке и строго сказала: — А ты ему воды в банке поставил? А ну-ка, быстренько сполосни ее да влей туда кизилового компоту!
6
С тех пор как Валька купил красного петуха, прошло уже больше трех месяцев, но плясать его так пока и не выучили — это ведь только сперва кажется, что все просто.
Сначала Вальке самому было недосуг. Только начнет у матери отпрашиваться, а она:
— Опять гулять! Думала, разрешу ему это баловство с петухом, так хоть немножко дома посидит, а он и тут — нет!
И Валька все ходил в няньках: за Митрошкой теперь и подавно нужен был глаз да глаз. И откуда взял такую привычку — каждый камушек тащит в рот. Только ты отвернулся, а он уже губы сжал, и мордочка хитренькая. Значит, во рту уже что-то есть. Только отобрал камушек или комочек земли, только заставил выплюнуть, а он — опять. Рот у него теперь, вытирай не вытирай, весь в пыли; от капустной кочерыжки хоть и не давай откусить — тут же замусолит. Яблоко ему очистишь, оно белое, а он что ни укусит — следок. Как будто перед этим песок жевал.
Валька прямо замаялся.
А потом надолго заболел Никодимыч. Сперва его положили в здешнюю больницу, а затем прилетел за ним санитарный самолет и увез.
Пока его не было, Валька попробовал было сам с петухом позаниматься, да только ничего у него не вышло. Петька не обращал на балалайку никакого внимания, и когда Валька начинал бренчать, спокойно себе греб да поклевывал. Он привязывал к петушиной ноге веревочку и пробовал его подергивать, но кочет только обиженно кокотал и начинал упираться. Пробовали они так: Валька бренчит, а Андрюшка Мельников петуха подбрасывает. Давали ему после этого сахар-песок или конфеты «горошек» — нет, и тут бесполезно. Недаром же Никодимыч предупреждал: без него и не берись — тут надо секрет знать.
И Валька, когда им с Митрошкой было невесело, просто выносил балалайку, бренчал на ней да вздыхал, а на петуха при этом только посматривал.
Иногда около Валькиного двора собирались ребята со всей улицы, и тогда, если дома никого не было, он выносил сюда балалайку и красного кочета. Его привязывали к лавочке, и он тут же начинал грести и вообще занимался чем хотел, а мальчишки по очереди брали балалайку и дрынькали и тоже смотрели на петуха... эх, скорей бы выздоравливал да прилетал домой на своем самолете Никодимыч!
А недавно он наконец вернулся, только не на самолете, а приехал в автобусе. Валька тут же сбегал к нему домой, и тот сказал, что ладно — как-нибудь они денек выберут, петухом и займутся.
И вот долгожданный этот денек настал.
Правда, они хотели прийти с Андрюшкой вдвоем, но Никодимыч сказал, что один хозяин петуха только и должен быть.
Конечно, Вальке жаль было своего лучшего друга, который вместе со своим пятилетним братишкой преданно провожал его сейчас к Никодимычу, и он в который уже раз пробовал его утешить:
— Ладно, я все потом тебе расскажу — в точности!
Андрюшка только плечами пожал:
— Да лишь бы он научил его, Никодимыч!
Они уже подошли, и Андрюшка с братом отстали и спрятались в пожухлом бурьяне у дороги, чтобы подождать, пока Валька докричится, а сам он поставил мешок с петухом у ног и ладошки поднес ко рту:
— Дядя Никоди-и-мыч!..
Хорошо, что мальчишки еще не ушли — Вальке было, пожалуй, немного страшно.
Ему всегда почему-то казалось, что, хоть и работает горбун Никодимыч в райфо бухгалтером, живет он все равно как-то странно, и теперь, заглядывая во двор, Валька снова невольно искал следы этой особой его, как будто таинственной жизни.
Но все здесь было как и во многих других дворах: старый, как будто глухой, дом с застекленной верандой, над которой от карниза до земли чуть наискосок висели на ржавой проволоке засохшие плети вьюнков, такой же старый сарай с односкатной черепичной крышей да загородка для кур, просторный огород, на котором среди облетевших деревьев одиноко стояло вылинявшее пугало в обвисшей кепке.
— Дядя Никоди-и-мыч!.. Дядя!
Сначала он услышал, как клацнула щеколда, потом дверь открылась и Никодимыч встал на пороге. Резковатым, немного похожим на скрип голосом крикнул:
— Чего стоишь, заходи!
Валька открыл калитку и по дорожке, выложенной кирпичом, пошел к дому.
Никодимыч держал одну руку, слегка приподняв ее и растопырив пальцы — будто перед этим чистил селедку, — и Валька понял, что пришел, пожалуй, не вовремя.
— Давай сюда, — пригласил Никодимыч. — Может, с нами поешь?
Валька только потом представил, как он сидит за одним столом с Никодимычем да с его худющей женой — она в старших классах по химии учит. Но раньше он испуганно сказал:
— Не-а, что вы! Я тут...
Все-таки и правда, Никодимыча как с гвоздика сняли, и он до сих пор еще не привык: большой свой подбородок сперва только приподнял с груди, а потом уже голову повернул.
— Может, тогда сразу к делу? — сказал, взглянув на сарай. — Примус умеешь разводить?
Валька засомневался:
— Да как когда...
У Никодимыча на большом подбородке собрались складки:
— Суду все ясно! Когда не ругаются — можешь. Как под руку накричат — так нет.
И Валька только рот раскрыл: пожалуй, правда! А Никодимыч пошел со ступенек вниз:
— Пойдем, все тебе покажу, а сам пока докушаю... Идет?
