И раз и другой повернули в кромешной тьме, вода стала спокойнее, а темные бурты по бокам еще выше, потом за острым хребтом одного из них посветлело, сквозь стук лодочного мотора Котельников различил где-то рядом пофыркиванье экскаватора.
Лодка круто повернула, их залило ярким светом, рокот экскаватора ударил рядом. Матюша что-то заорал и выключил мотор. Котельников схватился за шест, лодку качнуло с борта на борт на маслянистой, залитой прожекторами воде, и он, резко нагибаясь, успел и раз и другой оттолкнуться, а потом рядом что-то тяжело плюхнуло, их обдало водой и подкинуло, и, приседая и хватаясь за борта, Котельников понял: ковш!
Экскаватор тоже смолк, с берега понеслась яростная ругань.
Матюша судорожно дергал за шнур:
— Гребись, гребись! Уходить будем!
О борт что-то глухо стукнуло.
— Ты брось кидаться! — крикнул Матюша в темноту — Не видишь, люди случайно!
Мотор наконец затарахтел, они медленно уходили за поворот.
— Понарыли! — орал Матюша, словно кому-то грозя. — Ишь...
Потом они выбрались на простор, пошли мимо каких-то стоящих в воде бетонных опор. Слева и справа низко над водой полз туман. Котельников ощутил, что заметно потеплело. Или потому, что поработал шестом да веслом, что поволновался?
Лодка ткнулась в берег.
— Ну, вот, посиди, Андреич, а я сбегаю. А то не догадался для меня взять.
Тяжело опираясь на Котельникова, перелез через скамейку, покачиваясь, пробрался на нос, долго возился, пока вылезал из лодки, и, вихляя, заспешил в темноте наверх, где слабый свет поднимался над углом рубленого дома.
Сволочь, думал Котельников. Мучитель. Как дать сейчас, в самом деле, шестом по башке. Или плюнуть на все да и уйти сейчас, пока его нет?.. Это Мокроусовские карьеры. Около магазина есть остановка поселкового автобуса. Наверняка стоят машины, в которых пригнали за водкой со стройки, тут все ее берут — ближе, чем до поселка... Закроется магазин, можно будет дойти до поворота, уехать на любом самосвале, который пойдет из карьеров... да ведь не в этом дело. Или эта сволочь знает, что Котельников его не бросит, потому и пьет?.. Обоих чуть не прибило ковшом. Или он один держался бы? Черта с два он держался! Но теперь поздно, надо было уйти днем, надо было с Прохорцевым уехать на этой сумасшедшей его машине... А куда он теперь, этот алкаш, — один?
Стало жарко, он снял варежки и расстегнул пуговицу под горлом, приподнял толстый воротник свитера.
Над заливом курился плотный влажный туман.
Ему захотелось маленько ополоснуть лицо, он опустил руку за борт. Вода была теплая, почти горячая... Водосброс! Он не знал, что в Томь идет такой кипяток. Или у них опять что-нибудь не клеится? Горит план?
Он снова наклонился, пошевелил в воде пальцами, повел ладонью, и рука его наткнулась на что-то вялое, но живое. Отдернул руку, но потом снова опустил, пошарил в воде, взял под брюхо большую рыбину, приподнял.
Щука была! Медленно и слабо, словно последним усилием, она выгнулась у него в руке, и он бросил ее обратно, пополоскал пальцы, вытер о полу телогрейки.
Это, с рыбой, так потрясло его, что он еще издали сказал спешившему с пригорка Матюше:
— Тут рыба, слушай!
— Заплывает! — ласково сказал Матюша. — Мы жа заплыли? А почему ей-то не заплысть? — Долго опять пробирался на свое место и, пока Котельников отталкивался шестом, все говорил, говорил, опять задушевно, дружески. — Они на заводе, бывает, какую-то гадость выпустят, знаешь, тогда ее сколько, рыбы? У меня другой свояк — ниже живет, уже проехали. Дак он уже ждет. Как увидал, вверх брюхом плывут, на лодку, и давай. Какую сеткой, какую сачком, а то и так, руками прям. Полну лодку! Свиней кормит, знашь, Андреич, они йё едят!
Снова стучал мотор, поворачивались горы гравия, фыркал за ними экскаватор, глухую темноту над острой хребтиной высокого бурта остро резал опущенный вниз конус безжизненного света, безмолвно помаргивали вдалеке холодные слепые сполохи.
К запаху очистных прибавился теперь тухлый дух коксохима, и к измученному долгой дорогой Котельникову опять пришло ощущение нереальности всего вокруг... С кем это происходит? Зачем? Где?..
Душа потихоньку ныла не только от тоскливого сознания, что, переверни Матюша лодку, ему придется тащить его из воды, — к ней уже тревожно подступали обычные для него ночные раздумья... Куда он, Котельников, так стремится?
Ему показалось, поймал в себе что-то тайно промелькнувшее... Может быть, в самом деле? Потому только и поплыл он на лодке, что Вика его сегодня не ждет? Потому и к Прохорцеву не пересел, с Матюшей тащится, чтобы прийти домой уже ночью и, может быть, тут-то во всем и убедиться. Ну, нет, сказал он себе, нет, этот номер у тебя не пройдет!
— А до Шороховой, говоришь... далеко?
— Да ну, с полчаса еще. По темному.
— Давай в Шорохово.
Они уже вышли на реку, и луна над подступившим к берегу лесом бросала на воду бледный и ломкий свет. Где-то там, в непроглядной тьме, где-то позади, уже будто в прошлом, осталась эта фантастическая граница, где, как два начала, каждую минуту, каждый миг борются построенный ими стальной завод и этот пульсирующий вокруг него живой мир...
Белая, с синими тенями луна напомнила Котельникову, что недалеко есть другая земля, там, где живое пока непобедимо.
Он вдруг подумал, что из-за того, что он уехал, бабушка, наверное, уже утопила остальных щенят...
Мотор стучал ровно, и, кроме него, ничего не было слышно, кроме него, была тишина.
Душа у Котельникова ныла... Зачем он тут? Зачем поплывет в незнакомую эту деревню?
Неслышно раздвигалась, отлетала назад вспоротая моторкой тугая и темная гладь реки, и он подумал, что так же стремительно уносится — секунда за секундой — неумолимое время. Безмолвно останется позади, как эта река, и ни единый миг не вернется потом, не повторится... А может, подумал он, ничто не исчезает бесследно, все остается, все остается в нас навсегда, и каждый отлетевший миг переходит в другое состоянье, в память о былом, и прошлое лишь обращается в наши будущие раздумья?.. Матюша что-то буркнул, но Котельников промолчал, и тогда он буркнул еще.
— Что-то сказал?
— Не-а! — наклоняясь, Матюша радостно растянул свои длинные губы. — Пою!
5
И были потом совсем другие места, и был другой день...
Остальные еще ставили в угол ружья, еще снимали рюкзаки, расстегивали патронташи, а он уже вошел в избу, остановился, раздеваясь, у вешалки.
В проеме двери, ведущей в горницу, и раз и другой мигнула керосиновая лампа, потом показался двумя полотенцами размахивающий пасечник, и Котельников перестал стягивать резиновый сапог, выпрямился.
