отчаянной мольбы. Конечно, этот бунт был проявлением детского эгоизма. Позже в своей “Автобиографии” Агата напишет, что “никогда не страдала от ощущения бездомности, отсутствия корней”. Но эти корни имел лишь один дом, единственный на свете. Ласково обняв свою младшую, Клара гнала прочь мечту о коттедже в Эксетере (разумеется, неподалеку от собора), тайком утирая не желавшие униматься слезы.
В Эшфилде произошли существенные перемены. Новую горничную рассчитали, теперь на все хозяйство была одна служанка и миссис Роу, которую просили экономнее расходовать продукты. Старой кухарке, привыкшей готовить человек на десять всякие деликатесы вроде омаров, трудно было смириться с меню, где главенствовали макароны с сыром. Она старалась, но иногда по инерции заказывала восемь рыбных филе, хотя достаточно было двух.
Несмотря на столь кардинальные меры, материальное благополучие оставалось шатким. Не проходило дня без волнений по поводу денег или здоровья. Деньги на счете были, но их хватало только на самые насущные нужды, и то лишь благодаря щедрости зятя. А здоровье у Клары было сильно подорвано жизненными невзгодами. То одно болело, то другое. Боль в груди объясняли сердечными приступами, боль в желудке – язвой. Боль в бедре одни врачи считали следствием ревматизма, другие – косвенным симптомом желчнокаменной болезни.
Став теперь для Клары единственной в доме родной душой, Агата часто спала в папиной гардеробной, по соседству от маминой спальни, чтобы, если начнется приступ, оказаться поблизости. На столике у Клары всегда были коньяк и нюхательная соль. Приступы учащались, и Агата каждый раз боялась, что случится самое страшное.
Она так писала об этом времени: “Мы не были больше семьей Миллер; просто остались вдвоем два человека: немолодая женщина и маленькая наивная девочка, еще не знавшая жизни”. Да, Агата была наивна, но не глупа, она с удвоенным рвением читала, черпая опыт из книг и рассказов окружающих.
Кстати о рассказах. Ей посчастливилось познакомиться с семейством Льюси, новые подруги Бланш, Марджи и Нуни были старше Агаты, еще у них был брат Реджи. У их двоюродного деда имелось в Уорвикшире прекрасное фамильное поместье Чарлкот с оленьим парком. А уж тем для захватывающих историй у новых знакомцев Агаты всегда было в избытке. Ведь их предки прибыли в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем. Сам Уильям Шекспир однажды тайком подстрелил оленя во владениях Льюси. Реджи клялся, что это выдумки, но легенда, конечно, хороша, признавал он.
Марджи и Нуни научили Агату (они звали ее Эгги) кататься на роликовых коньках. Кататься можно было на пирсе, где имелась концертная эстрада с деревянным полом, которая все равно зимой пустовала. За два пенса можно было ездить и по эстраде, и по мощеной дорожке вокруг нее. Соленый ветер трепал кудри Агаты, развеивал тяжесть на душе, отвлекал от страха за маму.
А еще ей нравились музыкальные представления. Сестры Хаксли задумали поставить одну из оперетт Гилберта и Салливана, “Телохранитель короля”, где тринадцатилетней Агате доверили играть полковника Ферфакса. Главную роль! Маленькой девочке предстояло изобразить джентльмена Елизаветинской эпохи, настоящего вояку (не важно, что он пел нежнейшим сопрано). Это был ее первый
В общем, Агата потихоньку прилаживалась к жизни. К ним наезжала Мэдж, теперь хозяйка имения Чидл-Холл, которое свекор подарил им с Джеймсом на свадьбу. И, выходя однажды из экипажа, она небрежным тоном сообщила потрясающую новость. Она ждет ребенка и надеется, что это будет сын. Клара страшно разволновалась: у нее появится внук! Ребенок – это прекрасно, это самое волшебное в нашей жизни чудо. Агата, мало что понимавшая в детях, тем не менее сразу пообещала быть “лучшей в мире теткой”.
В августе Мэдж родила. Действительно сына, и Агата действительно стала замечательной тетушкой.
Появление Джека Уоттса разбудило в душе Агаты материнские чувства. Она чмокала племянника в щечки, она теребила его подбородок, она восторженно агукала и лепетала что-то на тарабарском языке, понятном лишь Джеку и самой Агате.
На Рождество Агата и Клара отправились в Чешир, где находилось фамильное имение Уоттсов, Эбни- Холл. Этот викторианский особняк, построенный в 1847 году, сэр Джеймс Уоттс-старший основательно расширил. Стиль и убранство дома были готическими. На стенах изображения гербов и скрещенных мечей соседствовали с картинами эпохи Ренессанса и со старинными рисунками. Массивные широкие лестницы из огромного холла вели ввысь, к десяткам спален и спаленок. Ну а библиотека и бальная зала поражали размерами, изобилием позолоченной резьбы и прочей роскоши.
Пятнадцать ливрейных слуг, почтительно кланяясь, встречали Агату и Клару в украшенном к Рождеству доме. Этот ритуал повторялся много лет, как и предписанный вековыми традициями праздничный обед из шести блюд. Устричный суп, филе палтуса, жареная индейка, говяжий филей, рождественский пудинг, пирожки с изюмом и миндалем и плюс к этому еще с полдюжины разных десертов.
Агата была вдохновенным и выносливым едоком, на равных состязалась с братом своего зятя, Хамфри, а встав из-за стола, уверяла, что попробовала бы что-нибудь еще. В Эбни-Холле все располагало к гастрономическим безумствам, весь день напролет гости жевали что-нибудь вкусненькое. Но праздник заканчивался, и для будущих леди наступали суровые будни. Клара дважды в неделю отправляла Агату в школу мисс Гайер (на Мидфут-роуд, это престижный в Торки район), где она занималась грамматикой, риторикой и математикой.
Мэри Гайер, образованная старая дева, была директрисой этой школы при Гертон-колледже. Учили там строго и по строгой системе, для постижения точных наук как раз то, что надо. Агате математика нравилась, она ее завораживала. Правильный ответ, неправильный ответ, в задачках и примерах все было ясно и понятно.
Гуманитарные дисциплины мисс Гайер не жаловала, ей не нравилось, что приходится предоставлять ученицам свободу творчества. Неуемную фантазию и энергию Агаты она называла “утомительной”, такова была первая оценка ее литературного дара. Мисс Гайер не была готова к первым атакам нарождавшегося писательского дара маленькой фантазерки. Взять хотя бы сочинение про осень, Агата замечательно стала описывать опадающие золотые листья, и вдруг в эту элегическую картину ворвался поросенок Короткохвостик и начал искать желуди, рыская по лесу и подкапывая рылом корни. Агата не сумела сосредоточиться на заданной теме, слишком много выдумки. Таков был вердикт мисс Гайер.
Учение в этой школе с математическим уклоном продлилось примерно два года, потом Клара вдруг загорелась новой идеей (сколько их уже вспыхивало!). Надо срочно везти дочь в Париж и соответственно срочно сдать кому-нибудь Эшфилд. Желающий нашелся и деньги предлагал хорошие. Достали чемоданы, начали складывать вещи. Терьера Тони снова отправили на временное житье к Фруди, ценный фарфор опять сдали на хранение, чтобы был целее.
Дорожные сборы Агата всегда воспринимала как прелюдию к приключениям. Багаж на этот раз был гораздо менее основательным, слуги сноровисто все упаковали, можно было договариваться насчет дальнейшего образования юной леди – во Франции.
Поселились в фешенебельной гостинице “Иена”, в Шестнадцатом округе Парижа. Поблизости и замечательные магазины с платьями и шляпками (а как же без них?), и множество музеев, в том числе музей Гимэ – восточных искусств, и частный музей мадам де Эннери, с чудесными коллекциями фарфора и образцами деревянного интерьера.
Американскому семейству Паттерсон, прибывшему в Торки, Эшфилд понравился с первого взгляда (как когда-то самой Кларе), они даже согласились сделать предоплату ренты наличными, так что на континент (а именно в Париж) Клара и Агата приехали с увесистым кошельком. Был 1904 год.
Мэдж в свой “парижский сезон” посещала пансион мадемуазель Каберне. Клара узнала, что эта школа переживает не лучшие дни, но все равно определила дочь туда. Агате предстояло изучать историю Франции и постигать тонкости светского этикета. Еще там давали уроки игры на фортепиано, под руководством мадам Легран она разучивала сложнейшую третью часть бетховенской Патетической сонаты.
Время, проведенное в этой школе, Агата назовет в своих воспоминаниях “довольно тусклым”. Возможно,
