Я просто не могу жить без тебя
Если бы все неблаговидные поступки ждала расплата, если бы все проклятия, которые посылают истерзанные души, достигали цели и свершалось возмездие, было бы куда меньше грешников. Быть может, на небесах и существует Великий Суд и грешники получают свое, но на земле, к сожалению, это случается не часто. Иначе как объяснить, что масса подлецов, принесших многим горе и страданье, прожили отпущенное им время припеваючи, купались в счастье до самой смерти?! Дай бог, конечно, чтобы они в аду жарились на сковороде, но хотелось бы, не ради мести, а в назидание другим, и на земле увидеть их наказанье или хотя бы услышать от них покаяние в содеянном. Но все же я знал несколько случаев, когда кое-кого при жизни, прилюдно, настигла кара. В первом случае, правда, всего лишь за порок — невероятную жадность.
В юности я снимал комнату на окраине, где было множество частных домов, среди которых выделялся особняк юриста пенсионера, известного богача и скряги. Этот юрист, плоский, долговязый тип с хищной физиономией, в свое время занимался бракоразводными процессами актеров и за долгую практику скопил приличное состояние. У него имелось немало серебра, драгоценных камней, но больше всего хрусталя — целая коллекция хрустальной посуды, а над столом висела гигантская хрустальная люстра из плафонов- тюльпанов. Отягощенный, скованный богатством, юрист жил неинтересно и замкнуто; ежедневно скрупулезно перебирал сокровища, все что-то подсчитывал, прикидывал, а для чего это делал, было непонятно — наследников у него не было и возраст уже поджимал. Он славился скупостью: никогда не одалживал деньги бедствующим соседям; даже в праздники, когда собирали деньги на подарки почтальону и дворнику, словно в насмешку, выделял сорок копеек. Но однажды, во время тяжелой болезни, сказал врачу:
— Если выздоровлю, устрою пирушку для всех соседей.
Он выздоровел и сдержал слово — видимо, впервые подумал о памяти, которую оставит после себя.
На том застолье побывал и я. Нельзя сказать, что юрист раскошелился — его пирушка выглядела обычным празднеством у людей среднего достатка. Вдобавок, мы пили из обычных стаканов и пользовались алюминиевыми вилками, несмотря на то, что в серванте красовалась батарея хрустальных фужеров и великое множество вилок из мельхиора и серебра. Единственно, чем отличался званный ужин — на стене вдоль стола висело огромное зеркало, в котором бутылки и закуски отражались, множились и производили впечатление стола, ломящегося от яств.
В середине торжества, немного захмелев, хозяин решил сделать широкий жест и под бутылку шампанского достал фужеры. Шампанское решил открыть один из гостей — ближайший сосед юриста, какой-то работяга — то ли плотник, то ли слесарь, добродушный мужик могучего телосложения, с огромными, мозолистыми лапищами, по прозвищу Самосвал. Самосвал возился с бутылкой минут двадцать, но так и не открыл — привык открывать только водку и пиво, а не изысканные напитки. Больше того, корячась с бутылкой, он умудрился задеть локтем хрустальный фужер и тот разлетелся вдребезги. Хозяин, до этого более-менее веселый, моментально помрачнел и обрушил на несчастного Самосвала поток ругани. Все притихли, осмысливая происходящее, кое-кто, поглядывая на дверь, приподнялся из-за стола. Хозяин выхватил шампанское у Самосвала, резко раскачал пробку и она легко поползла наверх. Все замерли в ожидании хлопка. Но хозяин не учел одну существенную деталь — тиская бутылку, работяга своими лапищами изрядно взболтал и нагрел ее. Пробка вылетела точно снаряд и на гостей хлынула струя, посланная, казалось, из брандспойта.
Но самое страшное произошло через несколько секунд, после того, как пробка ударила в люстру: хрустальный исполин закачался и вдруг оглушительно рухнул, засыпав стол осколками. Гости бросились от стола и настолько оцепенели от случившегося, что дали возможность некоторым уцелевшим хрустальным тюльпанам спокойно скатиться со стола и на полу завершить свое существование. Хозяин в полуобморочном состоянии опустился в кресло, а мы, его гости, осторожно ступая по драгоценным осколкам, направились к двери.
Второй случай более поучителен. В двадцать семь лет, после развода с женой, у меня появилась уйма свободного времени и после работы я не вылезал из кафе в Южном порту, благо работал поблизости. Вдобавок, там, в порту, у меня появился приятель со схожей с моей беспощадной судьбой. Его звали Виктор; он работал машинистом на маневровом локомотиве. Виктор развелся на год раньше меня и уже несколько залечил душевную рану.
— Моя жена была не женщина, а черноглазая бестия. Пантера, замаскированная под плюшевую кошку. Только и зыркала на мужиков. Всегда! — рассказывал Виктор. — И много из себя строила, а меня унижала. То, видишь ли, от меня несет соляркой, то вид не тот… затюкала. А сама на мужиков так и зыркала… Надоели ее причуды. Короче, я сказал себе: «Витюня, всегда! Надо давать тягу!»… Теперь живу как надо. Всегда!
«Всегда» было любимым словом Виктора; с разными оттенками, он выражал им абсолютно все.
В кафе мы с Виктором потягивали пиво, вели долгие беседы; прощаясь, я говорил:
— До завтра, Вить!
— Всегда! — бросал мой неунывающий приятель.
Собственно, о Викторе — это предисловие, а история произошла с одним из завсегдатаев кафе. Иногда в том кафе рабочие и железнодорожники устраивали соревнование: кто больше выпьет пива за один присест. Судьей на этих соревнованиях неизменно выступал Матвей, вечно безденежный, придурковатый мужичок, у которого все ощущения были недоразвиты. Среди пивных людей он пользовался некоторой известностью — мог залпом выпить стакан спирта «с огоньком» — этот трюк он частенько устраивал, естественно, когда подносили. Впрочем, у него было еще одно достоинство — он имел историческую память — помнил все довоенные цены крепких напитков. Но как судья Матвей выступал добросовестно и беспристрастно, хотя победитель и без него был ясен — если кто-то один восседал за столом как огурчик, а его соперники падали со стульев.
Матвей работал стрелочником на железнодорожной ветке порта, собирал «стеклянную тару» в кустах «на опохмелку», воровал цветы на кладбище для продажи, при случае мог заняться и другим «мелким бизнесом». Он был прописан в общежитии, но жил у одной широкобедрой упаковщицы. Время от времени он появлялся в общаге и со злостью швырял чемодан в комнату.
— Что выгнала тебя красотка? — усмехались его дружки.
— А то! — мрачно бросал Матвей, но через несколько дней снова упаковывал чемодан.
— Помирились? — интересовались дружки.
— А то! — скалился Матвей.
«А то» он лепил в каждой фразе, к месту и не к месту, и в отличие от многозвучного «всегда» Виктора, лепил с одной и той же интонацией, без всяких вариаций.
С получки, перед тем как идти в кафе на пивное соревнование, железнодорожники устраивали соревнование «на профессионализм»: на ветку лоб в лоб подгоняли два маневровых локомотива и по сигналу Матвея — он и там судил и считал это соревнование главным событием в жизни района — начинали толкать друг друга; побеждал локомотив, который продвигался вперед на метр. Как правило, соревнование выигрывал Виктор со своим помощником — восемнадцатилетним пареньком, за что оба с гордостью носили прозвища Головастых.
Однажды на этих соревнованиях Матвей проштрафился: вначале дал победу Виктору, потом объявил, что его локомотив начал «давить» раньше его сигнала, а под конец вообще брякнул чушь — будто Головастые сыпят под свои колеса песок (я же говорю, у него мозги были набекрень). Головастые, честные мастера своего дела, возмутились; младший заявил, что Матвею «пора в отставку», а Виктор, обращаясь к Матвею, отчеканил:
— Тебя занесло. Больше не суди. Всегда! Так что, бывай!
Матвей оскорбился не на шутку; с горя крепко напился и в общаге учинил «мелкое хулиганство» — разбил оконную раму. К полуночи его «мелкое хулиганство» переросло в большое — о нем рабочие «железки» узнали на следующее утро, когда Матвей явился на работу… в форме майора артиллериста.
