удар.
— Ты поставил меня в унизительное положение, — сказала дрогнувшим голосом. — Я уезжаю… Я знаю, в Таллинне надо мной все будут смеяться. Ну и пусть… Ты поступил ужасно — не сдержал слово. Так не поступают благородные мужчины, — она вымученно, горько улыбнулась, чтобы не разрыдаться.
Она уехала из Москвы, даже забыв про контейнеры с вещами.
— Вот квитанции на контейнеры, — сказал мне Игорь. — Съезди на вокзал, отправь их обратно. Я сам не могу. Нет сил…
Я взял квитанции.
— Ты поступил подло, Игорь.
— Я знаю. Прости меня, если можешь…
Я-то простил, но судьба не простила.
Прежняя прочность в семье дала трещину. Жена не показывала вида, но про себя запрезирала Игоря.
— Это было не увлечение, а предательство, — сказала как-то мне.
Друзья Игоря стали относиться к нему прохладно, а некоторые и убийственно-насмешливо, известное дело — то, что люди прощают себе, не всегда прощают другим. Собственно, и я простить-то Игоря простил, но перестал его уважать.
И в быту у него все пошло наперекосяк: в квартире случился пожар, к счастью, небольшой и его во время потушили, в мастерскую залезли бомжи и унесли несколько ценных вещей. Но главное, прощальная горькая беспощадная улыбка Ули, как заклятье, лишила Игоря покоя и душевного равновесия.
И уж совсем трагично сложился его дальнейший творческий путь: в нем началось перерождение — он резко сдал как художник, от его самобытности ничего не осталось.
— Во мне идет борьба, — оправдывался он. — Схватка с самим собой. Я что-то потерял… Что-то важное… Свое восприятие жизни, что ли.
Вскоре он вообще забросил живопись, стал делать макеты журналов, писать шрифты… Если и делал работу для души, то выходило что-то безликое, «почеркуши», как сказала бы Ули.
Стакан газировки в жаркий день
Она пришла на вокзал взволнованная; придерживая сумку, перекинутую через плечо, решительно поднялась на перрон и стала нетерпеливо высматривать его среди стоящих у электропоезда; увидела, что он издали машет рукой, подбежала… Они взялись за руки и некоторое время растерянно смотрели друг на друга.
— Какой сегодня необычно жаркий день, — запрокинув голову проговорила она. — Надо же, только середина мая — и уже такая теплынь!
— Да, с погодой нам повезло. Трудно поверить, что еще недавно стояли холода, — он достал сигареты, закурил.
— И как приятно после зимы скинуть тяжелые одежды, — совсем по-женски сказала она.
Обнявшись, они направились к головному вагону, и ощущение еще неизведанного счастья все больше наполняло их радостью, приводило в такое острое возбуждение, что пассажиры почтительно расступались перед ними, как перед чудаками с симптомами какой-то непонятной болезни.
В вагоне они сели на солнечную сторону около раскрытого окна, в которое тянула мощная горячая воздушная струя.
— Сегодня я волновалась как девчонка, которая идет на первое свиданье, — с обезоруживающей искренностью призналась она.
И эти простые слова сразу подействовали на него успокаивающе. Ему стало приятно, что она, такая маленькая хрупкая женщина, утратив страх и осторожность, совершила ради него, почти незнакомого мужчины, смелый неблагоразумный поступок, доверилась ему, и от этого доверия ему хотелось быть с ней особенно внимательным и чутким, сделать предстоящее романтическое приключение красивым.
Между ними давно существовало некое связующее звено: они встречались два раза в неделю в клубе, где он вел детскую изостудию, а она преподавала детям хореографию. Они занимались в одном и том же зале: она — с полудня, он — двумя часами позднее. Обычно он приходил в клуб раньше времени, чтобы приготовить к занятиям мольберты, и заставал ее с ученицами. Он останавливался в двери и наблюдал за ней. Ему нравилось ее изящество, ее аккуратная гладкая прическа и светлые, чуть туманные глаза. Она была женщиной с хорошим вкусом, какой-то особенной женщиной, у которой с годами красота и обаяние перешли в новую, более совершенную форму, придавшую ей дополнительную привлекательность. Он знал, что она бывшая танцовщица, и догадывался, что ее работа в клубе за небольшой оклад вызвана какой-то семейной необходимостью, но, увидев, с какой увлеченностью она рассказывает ученицам о балете, как самозабвенно танцует с ними, подумал, что она, как и он, занималась бы с детьми, даже если бы ей ничего не платили.
Случалось, заметив, что он смотрит на нее, она останавливалась и в замешательстве смолкала. Потом порывисто, но без всякой театральной манерности, бесшумно и пластично подходила к двери и мягко, с некоторым стеснением, спрашивала:
— Мы вас задерживаем? Извините, мы сейчас закончим.
— Нет, нет, что вы, — торопливо отзывался он. — Мне просто интересно посмотреть.
«Она тонкая, восприимчивая женщина, — думал он. — А застенчивость выдает ее душевную чистоту. Да, собственно, все это читается на ее лице — хорошее в людях всегда проступает на лице. Как, впрочем, и плохое».
Иногда, отпустив учениц, она брала в буфете чашку кофе, садилась за столик и через открытую дверь в зале наблюдала, как он проводит занятия. Она слышала его спокойный, ровный голос, видела, как он терпеливо и вдумчиво поправляет работы учеников и при этом ненавязчиво, с юмором, открывает им тайны живописного ремесла. Она видела, с какой влюбленностью ребята смотрят на своего учителя, и ловила себя на том, что и сама к нему неравнодушна.
Он казался ей необыкновенным человеком, необыкновенным во взглядах на живопись, в словах и жестах, в манере говорить. К тому же, она была уверена — мужчина, работающий с детьми, имеет доброе сердце. Она слышала, что он иллюстрирует книги, и представляла его значительным художником.
Однажды, увидев, что она пьет кофе, он вышел из зала и подошел к ее столику:
— Мы с вами учим детей, а почему бы нам и друг друга не поучить. Давайте я научу вас рисовать, а вы меня — танцевать.
Уловив в его словах легко разгадываемый смысл — желание познакомиться, она тем не менее ответила без всякого притворства:
— Давайте.
Ответила с улыбкой, точно давно ждала этого предложения.
— Я научу вас быстрее, поскольку совершенно бездарен в танцах.
— А я никогда не держала карандаш, так что у нас будет отличное сотрудничество.
Они рассмеялись.
— Я много слышал о вас от учеников. Кое-кто из них до изостудии ходит к вам на танцы.
— Да, я знаю. Они мне тоже говорили о вас. Они вас очень любят. Вы умеете заинтересовать, увлечь ребят. И как вам это удается? — она вопросительно вскинула глаза и немного подалась вперед.
— По-моему, у вас это лучше получается. Я заметил, с каким старанием девчонки копируют ваши движения. Когда вы танцуете, даже я невольно начинаю двигаться… Тогда кажется — вы живете на облаках.
— Нет, я очень земная, — она качнула головой и немного смутилась от такого откровения; потом поспешно заговорила об ученицах: — У меня есть две очень талантливые девочки, и как жаль, что здесь у нас всего лишь любительская студия.
— У меня целое созвездие талантов, — шутливо провозгласил он. — Дети все талантливые, только по мере взросления эти таланты куда-то улетучиваются.
