москвичкой, теперь в город Ольга ездила не на электричке, а на троллейбусе.
Снова Ольга занялась пропиской, ездила в областную милицию, доказывала начальнику управления, что они «коренные москвичи», но в ответ слышала:
— Вы давно потеряли право на проживание в столице.
— Что значит потеряла право на проживание?! — негодовала Ольга. — Что за довод?! Это я-то, коренная москвичка?! Да, я уверена, сейчас в Москве больше половины приезжих. Разных изворотливых, которые первыми успели приехать. Но как быть эвакуированным?! Им так и остаться на чужбине до конца своих дней?! Что за чушь!
— В Москву въезд ограничен, — твердил начальник. — И скажите спасибо, что вас еще прописали в Подмосковье.
— Как вы смеете так со мной говорить?! Я коренная москвичка! Мои предки лежат на московских кладбищах, и меня вы обязаны прописать! А в таком тоне разговаривайте со своей женой, если она у вас есть!
— Разговор окончен, — начальник махнул рукой. — Попросите следующего!
— Я буду на вас жаловаться! Такое впечатление, что вы здесь сидите только для того, чтобы отравлять людям жизнь! — Ольга хлопнула дверью.
«Говорят-то со мной — прямо отмахиваются как от назойливой мухи! Говорят пренебрежительно, казенно, ни одного живого человеческого слова, любезной улыбки. И прямо упиваются властью. У них ни жалости, ни сострадания. Да и откуда? Сострадание есть у тех, кто знает, что такое страдание. А эти живут припеваючи… И почему вообще: как начальник, так невежественный, полуграмотный?! И надо же, от росчерка такой тупой рожи зависит моя судьба! — впервые, несвойственная ей злость, охватила Ольгу. — У власти должны стоять самые талантливые, самые честные и добрые люди. А то, что всякие бездушные типы занимают ответственные посты — это против природы… Даже у животных вожаки самые умные и сильные… Прав был мой муж, какой-то нелепый у нас строй. Но я не отступлюсь!»
Ольга пришла в приемную к министру внутренних дел и добилась своего — ее с сыном прописали.
Хозяин, у которого Ольга сняла комнату, был старый холостяк, крохобор и скряга: весь день торчал на крыльце и осматривал сад, как бы кто не влез, не сорвал цветы. Ему всюду мерещились грабители, он постоянно озирался, на знакомых и незнакомых посматривал с подозрительным прищуром; он напоминал камбалу, которая сверху темная от одних врагов, а снизу белая — от других. Круглый год хозяин продавал цветы — зимой в горшках, ранней весной — выращенные в теплице, летом и осенью — садовые. Он неплохо зарабатывал на цветах и квартирантах, но ему не давала покоя мечта о доме на Кавказе.
— Весной один тюльпанчик стоит рубль, — доверительно сообщил он Ольге. — Представляешь, сколько можно заработать, если продать миллион тюльпанов?
Этот зануда каждый вечер заходил к Ольге и изводил ее болтовней о своих прикидках и выкладках, вкрадчиво говорил о том, что «сидит» на диете, пьет соки, дышит по системе индийских врачей… «Удивительно, — думала Ольга, — о своем здоровье особенно печется тот, кто живет только для себя, разные посредственности, которые никому не приносят пользы, чья жизнь не представляет никакой ценности для общества. Ведь у него ни жены, ни детей нет. И даже никакого живого существа. Хотя бы кошку завел… И зачем ему много денег?! Взять с собой в гроб? И вот такие, как правило, долго живут. А тот, кто живет для других, быстро сгорает. Как все-таки это несправедливо».
Несмотря на возраст, Ольга была еще довольно красивой женщиной, но ни в то время, ни позднее ее не посещали мысли о новом замужестве.
— Все равно я никогда не встречу такого человека, как мой муж, — говорила она сестре Ксении. — Сейчас меня окружают интересные люди, начальники поездов, управлений, они ухаживают за мной, но я никого из них не могу даже рядом поставить со своим мужем. Он был необыкновенным человеком. Немного слабым… Ведь в нашей жизни нужно быть сильным, упорным, а он не умел пробиваться, расталкивая других локтями, как это делают многие. Он был застенчивым, интеллигентным… И таким умным, порядочным… Он не сумел одолеть несправедливость, тяготы жизни и отчаялся. Ему не хватило последнего усилия, ведь мы уже почти выкарабкались из тяжелого положения, остался последний шаг… Ужасно обидно!.. Ну да бог с ним!.. И я, конечно, кое в чем виновата. Хотела, чтобы он изменился, стал настойчивым, пробивным, но ведь это невозможно, нельзя идти против природы… Мне бы бросить к черту эту железную дорогу, помочь ему, быть с ним рядом… Но с другой стороны — я хотела получить квартиру в Москве, и у меня на руках были больная дочь и младший сын, не могла же я разорваться?
— Анатолий не хотел уезжать из Казани, — говорила Ксения. — Переезд для него стал стрессом… Там, на заводе, у него были старые знакомые, общество. И у вас был собственный дом, налаженный быт — чего еще надо? А здесь вы скитаетесь по чужим домам и неизвестно, когда ты получишь комнату. Может, и вообще не получишь, здесь за жилье люди дерутся.
— Получу, вот посмотришь!.. Хм, остаться в Казани! Что ты говоришь?! Там мы все постепенно зачахли бы от тоски и безысходности. Этого я не простила бы себе никогда. Тебе здесь хорошо рассуждать, ты не представляешь, каково жить в захолустье, быть оторванными от родины, от культуры. А теперь хотя бы мои дети будут жить достойной жизнью. Именно там, в Казани, Толя и сломался, и сюда приехал уже больным. Я абсолютно уверена, если бы мы жили здесь, этого не произошло бы.
Ольга работала на электропоездах то проводницей, то кондуктором, часто ночевала в Пушкино, Мытищах — первые составы выходили на линию в четыре утра… Больше всего она любила работу кондуктора — на перегонах было время помечтать. Дав сигнал отправления, она закуривала и представляла семью в уютной квартире где-нибудь у Чистых прудов; представляла Анатолия трезвого, улыбающегося; он приходил усталый с работы, ужинал, перелистывал «Вечерку» и журнал «Техника — молодежи», потом работал за чертежной доской, а перед сном читал книги из заводской библиотеки… «Бог с ним, с Толей, пусть выпивал бы, лишь бы был жив», — бормотала Ольга… Она видела здоровую дочь; девчушка прибегала из школы, кидала на диван портфель, объявляла об очередной пятерке, снимала школьную форму, обедала, рассказывала о занятиях в вокальном кружке… Видела старшего сына с дипломом художника, а младшего — с аттестатом зрелости… Каждому из родных Ольга уготавливала счастливую судьбу и каждую из них проживала отдельно, неторопливо, придумывая множество подробностей, и только когда уже ничего не могла добавить к тому или иному эпизоду, бережно откладывала его в тайник памяти. С каждым днем эти мечты все больше распаляли воображение Ольги, она уже мечтала по пути на работу, в магазин и во время поездок к дочери; с ней случилась великолепная несуразность — такая жизнелюбивая, она вдруг стала жить вне реальности, в мире иллюзий и была от этого счастлива, только ее улыбка, когда- то широкая и лучезарная, уступила место горькой полуусмешке, и она все больше становилась рассеянной. Житейские заботы то и дело возвращали Ольгу в реальность, но в дальнейшем она так и не смогла отказаться от этих представлений и до конца своих дней жила на грани фантазий и реальностей, как бы двойной жизнью, и та, вторая — ее настоящая жизнь — была чем-то вроде хорошо отснятой цветной пленки, которую отдали проявить неумелому мастеру и потому на ней все вышло мрачным, черно-белым, а местами и вовсе не вышло ничего.
Случалось, Леонид ехал в Ховрино и внезапно во встречной электричке замечал мать — она стояла с зеленым флажком в руке у двери последнего вагона, стояла и задумчиво смотрела на рельсы. Не раз в электричке он неожиданно слышал ее голос — она объявляла остановки, — и сразу направлялся в хвостовой вагон, и они встречались: мать и сын. Ольга выспрашивала у Леонида, как он живет с женой, думает ли иметь детей, собирается ли поступать в институт? О своей семейной жизни Леонид говорил с неприязнью, и Ольга догадывалась, что в том браке что-то не ладится. К тому же, она только однажды видела невестку — красивую самоуверенную блондинку, работавшую манекенщицей; всего с полчаса поговорила с ней и поняла — для такой женщины главное не семья, а интересное времяпрепровождение. Да и встретились они в сквере, поскольку невестка не захотела ехать «куда-то в деревню». И все же, при знакомстве, Ольга сказала ей:
— Конечно, вы обрекли себя на сложную жизнь. У моего сына неважный характер. Он способный, но вспыльчивый, невыдержанный. Постарайтесь быть снисходительной. Ведь вы такая красивая! Что вам стоит?! Красивая женщина должна быть великодушной, ведь все у ее ног… А с годами Леонид станет помягче, вот увидите.
Несмотря на раздоры в семье, Леонид продолжал готовиться к экзаменам в институт, и Ольга
