Ольга металась от одной работы к другой, все хотела устроиться по специальности — стенографисткой, или найти другое интересное дело, или хотя бы иметь побольше оклад. Наконец однажды прочитала объявление: «На завод нестандартного оборудования требуется стенографистка». Предприятие находилось в получасе езды от Светлого проезда, что устраивало Ольгу вдвойне. Она пришла к директору завода и сказала, что стенографирует около ста слов в минуту. Директор продиктовал текст и, когда Ольга записала и расшифровала его, улыбнулся:
— Буду рад, если вы оформитесь к нам на работу.
Теперь Ольга сидела в большой приемной за столом с телефоном и имела просто «астрономический» оклад — сто двадцать рублей. По совместительству (бесплатно) она стала работать диктором — во время обеденного перерыва перед микрофоном читала новости о делах в отделах и цехах.
— У вас, Ольга Федоровна, приятный голос, — ежедневно повторяли работники завода. — Чувствуется, говорит душевный человек.
И снова Ольгу все полюбили, снова она всем стремилась помочь, ходатайствовала перед директором — кому об отпуске, кому о премиальных. Как-то директор сказал:
— Ольга Федоровна, вы добрая фея, так спешите всех облагодетельствовать. Я вообще восхищаюсь вами. Знаю о вашей трудной жизни… но как вам удается сохранить молодость, оптимизм?
— А мне кажется, у большинства русских это в крови — не вешать нос от неудач, — улыбнулась Ольга. — Ну и еще дружелюбие помогает. Когда все плохо, я думаю, какие все неотзывчивые, каждый сам по себе, всем наплевать на мою судьбу. А потом вспоминаю тех добросердечных людей, которых встречала в жизни, и думаю — нет, все-таки много замечательных людей! Несравненно больше, чем плохих.
— Ну, раз вы — добрая фея, выручайте и меня. Для звонков — я поехал в министерство, а на самом деле, извините… на футбольный матч.
Однажды Ольга сказала сыновьям:
— Давайте-ка вот что сделаем — купим лыжи и по воскресеньям будем устраивать на пустыре за домами лыжные прогулки. Лыжи — самое лучшее, что может вытащить человека из душной квартиры на свежий воздух. Вспомните Аметьево! Ведь мы все были отличными лыжниками…
В получку купили три пары лыж и ботинки, Ольга сшила себе спортивный костюм и по воскресеньям, перед тем, как идти в больницу к дочери, бегала на лыжах за домом вдоль железной дороги. Вначале сыновья редко надевали лыжи, но в конце концов Ольга все же заразила их своей одержимостью и они стали ходить на лыжах не только по воскресеньям, но и в будни, и не за домом, а вокруг озер и по лесопарку.
Через год Леонид заработал приличную сумму денег и решил купить комиссионный «Москвич». Ольга сразу поддержала сына, поехала в магазин на Бакунинскую, записалась в очередь на машины и каждое воскресенье, после больницы, в течение двух месяцев, ездила отмечаться. Машины «на ходу» стоили дорого, и Ольга выкраивала деньги из зарплаты, экономила на питании и к моменту, когда очередь подошла, добавила сыну триста рублей… Чуть позднее она взяла в кредит у сослуживца разборный гараж, привезла его на грузовике, поставила за домом около железной дороги и добилась разрешения на его установку. С тех пор Леонид по воскресеньям подвозил Ольгу к больнице Кащенко на собственной машине.
Толя защитил диплом, и ему дали постановку в театре имени Маяковского. Когда отмечали это событие, Ольга сказала:
— Я горжусь вами, своими сыновьями. Вы пробились, вышли в люди. Жаль, отец не дожил до этих дней… Но не забывайте, что в вашем успехе есть и его, и моя частицы. Это наши гены передались вам. Я ведь тоже могла бы быть и художницей и актрисой, но жизнь так сложилась, да и война помешала… Но что я хочу вам сказать — вы работаете в театрах, среди культурных людей, а одеваетесь, как босяки. Знаете что? Давайте завтра же купим вам по хорошему костюму в кредит.
Сыновья запротестовали, но Ольга настояла на своем.
В театре у Толи появилась возлюбленная, помощник режиссера; когда он привел ее в дом, Ольга взяла девушку за руки, усадила рядом с собой и полушутя-полусерьезно сказала:
— А вы знаете, дорогая, что мой сын ужасный эгоист. Он младший в семье и больше всех получал внимания. Так что крепко подумайте, прежде чем связать свою жизнь с ним… Мои сыновья способные, но характеры у них — хуже нельзя придумать. Это я вам как мать говорю. Им далеко до их отца. Вот был человек!
За чаепитием Толя затеял выяснение отношений с возлюбленной, но Ольга сразу встала на сторону девушки, а сына отчитала:
— Как тебе не стыдно на нее кричать?! Ты же мужчина! Ты должен во всем уступать женщине!
Она любила своих сыновей, но родственные чувства никогда не ослепляли ее: в своих суждениях и поступках она руководствовалась высшей справедливостью, некими неписаными правилами, обязательными для всех. Она умела видеть мир глазами других людей, в любой ситуации ставила себя на место другого человека и размышляла, как поступила бы на его месте. Ольга прекрасно понимала состояние девушки, оказавшейся в новой обстановке, и всячески давала ей понять, что здесь она найдет понимание и поддержку.
Спустя некоторое время Толя с девушкой расписались и сняли комнату недалеко от театра, но часто приезжали к Ольге «на обеды». Молодоженам постоянно не хватало денег и Ольга помогала им по мере возможности, а с наступлением холодов отдала невестке свою козью шубу.
— Я же спортсменка, мне и в демисезонном пальто жарко, — сказала.
Вскоре Леонид купил матери швейную машинку, и в свободное время Ольга шила сыновьям рубашки, невестке платья и юбки, но все чаще она чувствовала усталость; к тому же, от постоянного писания и расшифровок у нее появились боли в руках, ухудшилось зрение — теперь она работала в очках… Она всегда жила на износ, на пределе возможностей, и ее организм, от природы невероятно крепкий, не выдержав перегрузок, стал разрушаться.
— Не знаю, как дотянуть до пенсии, — говорила она сыновьям. — Выйду на пенсию, ни дня больше работать не стану. Хватит с меня! Куплю пишущую машинку, буду брать работу на дом… И вы хороши! Подкидываете мне домашнюю работу, думаете мне скучно, пытаетесь меня чем-то занять. Ошибаетесь, если думаете, что у меня нет других интересов. Но приходится шить на вас, стоять у плиты. Я как прислуга, вы совсем закабалили меня. И главное, этой работы никогда не видно.
Бывало, в полосу неудач на работе и безденежья Леонид вымещал свое раздражение на матери. Несдержанный, вспыльчивый, он обвинял ее в легкомыслии и непрактичности, в том, что она половину жизни потратила на жилплощадь — то, чего можно было вполне избежать, не уезжай она в свое время из Москвы. Ольга видела причину неустроенности и семейных несчастий в войне; поджимая губы, она защищалась твердым голосом:
— Посмотрела бы я на тебя на моем месте. Война, у меня трое детей, живу у матери впроголодь, а муж один в Казани. А ведь я его любила. Разве тебе это понять! Может, во мне есть доля легкомыслия, но я делала в жизни смелые шаги, пыталась изменить наше существование и не раскаивалась в своих поступках. Уж такой я родилась, со страстью к переменам, к новой обстановке, новой работе, новым людям. Однообразие угнетает меня, разнообразие доставляет радость. Это мой способ жить… Конечно, я ошибалась, но кто не совершает ошибок? Без ошибок нет опыта. Пока не обожжешь руку, не разобьешь носа, всего не поймешь… И кстати, как бы человек ни ошибся, у него должна быть возможность исправить ошибку. Я свои исправила. Мы живем в Москве, имеем свою жилплощадь… И ты за многое хватался, пока не нашел себя… И не осуждай мать. Этого еще не хватало! Уж в чем, в чем, а в этом ваш отец был намного выше вас — никогда меня ни в чем не обвинял и никогда не повышал на меня голос.
— Отец был слишком мягкий, да и мучился с тобой, взбалмошной. А твой оптимизм — от незнания жизни. Вот ухлопала годы и здоровье на какие-то прописки, а не знаешь, что есть страны, где люди вообще живут без паспортов, и живут, где хотят. И за работу, которую ты выполняешь, получают в десять раз больше. Ты счастлива оттого, что не знаешь, как несчастна, как человек может и должен жить.
— Неправда! — вскричала Ольга. — Не такая я дура, как ты думаешь! Я умнее вас обоих. А счастье для меня — это когда живешь для других, другим доставляешь радость. Ты это поймешь, когда станешь постарше. Думаешь, ты уже все знаешь. Ошибаешься! И вообще, обвинять легче всего. Пережил бы с мое, у тебя бы волосы встали дыбом!
— Безумная семья, — говорили соседи. — Все чудаковатые.
