помешают. А когда Нина сможет работать, я все переоформлю. Я еще поборюсь с ее болезнью».
Получив справку об инвалидности дочери, Ольга встала на учет в райжилотделе, где ей пообещали через три года предоставить отдельную квартиру. Потом по объявлению купила старый кабинетный рояль и хотела нанять дочери учителя музыки, но больше нескольких минут Нина за инструментом не сидела — начинались головные боли. И в кинотеатре она не могла досмотреть ни один фильм — ей трудно было сосредоточить внимание на чем-то одном. Вялая, апатичная, она оживала, только когда вспоминала свою больницу — там ей нравилось больше, чем дома. Она уже отвыкла жить в семье, все вещи ей казались «некрасивыми», братья «слишком взрослыми», а мать «слишком старой». Она так и осталась в девичьем возрасте и жила в прошлом времени.
В конце концов Нина вновь убежала из дома. Снова Ольга заявила в милицию, снова объявили розыск, но нашли больную только в конце второй недели. Где все это время находилась она, никто не знал. Стояла середина мая, всюду были топкие лужи, земля еще не прогрелась, а Нина могла спокойно полдня просидеть на какой-нибудь лужайке (с ее больными почками!). Все те дни Ольгу не покидало чувство тревоги. «А каково сейчас Нинусе?! — думала она. — И куда она убегает? Неужели ищет прошлый век, тургеневские времена?!».
Нину нашел дворник в Коломенском, на окраине Москвы. Ночью выбежал на крик, увидел, какие-то парни отбегают от женщины, подошел — она без платья, в одной туфле, вся трясется от холода.
— Небось хотели изнасиловать, — заявил дворник в милиции.
Нина ничего о себе не сказала, и ее как «неопознанную» отправили в больницу на Матросской Тишине… Ольга ежедневно обзванивала все больницы, обещали сообщить, если прибудут «неопознанные», но о Нине сообщили только через пять дней: «Привезли здесь одну больную, но вряд ли это ваша дочь».
Ольга добилась разрешения перевезти дочь в городскую больницу имени Кащенко и стала к ней ездить не только по воскресеньям, но иногда и в будние дни после работы — давала врачам и нянькам деньги «на цветы», и те разрешали свидание «в виде исключения».
Всю неделю Ольга копила продукты: закупала печенье, пирожные, конфитюры, кто бы чем ни угостил, сама не ела — все несла в больницу. И каждое воскресенье поднималась в гору к больничным корпусам, шла в цепочке людей с коробками и сумками, мимо старух, продающих цветы, шитье и карамели; старухи непрестанно крестились и всем проходящим желали «божьей помощи».
При больнице имелись мастерские, где больные делали бумажные цветы и заколки; некоторые из легкобольных помогали обслуге в котельной и на кухне — работали все, кроме шизофреников хроников из двенадцатого отделения, где лежала Нина. Их только выводили на прогулку.
— Бедная наша Нинуся, — говорила Ольга сыновьям. — Мечтательница, романтичная девушка. Она тянулась к возвышенному, хотела, чтобы все было, как в романах Тургенева, но, столкнувшись с жестокой реальностью, не выдержала напряжения и сломалась… Конечно, все у нее началось во время войны, но теперь я думаю, дело не только в войне. Ведь Нинусе хотелось ходить в театры, заниматься музыкой, а что мы видели в Аметьево?! В этом затерянном мирке?! Невежество и убожество, которые отупляли. Мы были лишены элементарной культуры, изолированы от внешнего мира, не имели духовного общения. И непонятно, во имя чего мы там находились. А несчастья, как правило, выбирают самых беззащитных. В нашей семье они выбрали Нинусю. Чувствительная, ранимая, она быстро истлела… И почему Бог, если он есть, посылает трудности тем, кто с ними не может справиться?.. Конечно я очень надеюсь, что Нина поправится. Говорят, в Германии изобрели какое-то лекарство…
Раз в месяц приезжал Леонид, привозил матери деньги. О жене он уже не говорил, только отмахивался:
— О чем говорить? Из-за нее отложил поступление в вуз, набрал левой работы, а она завалила квартиру шмотками. Я называю ее «барахольщицей», она меня «непризнанным художником», «маляром».
— Подумаешь, непризнанный! — возмущалась Ольга. — Да ты еще только жить начинаешь. Признание придет, ведь ты способный и трудолюбивый… И вообще к успеху идут постепенно. Это только в кино в одночасье становятся знаменитыми… И не слушай ее. Глупости она говорит… Жена должна быть помощницей мужу, а она тебя унижает. Это никуда не годится. Я вашему отцу всегда помогала, ставила форматки на чертежах…
— Не хочу о ней говорить, — морщился Леонид. — Нам давно пора разводиться.
— Как разводиться?! Что ты говоришь?! Это не выход. Несмотря ни на что надо сохранить семью. Это святое… Ты должен объяснить ей, убедить, ведь ты же сильный… Мужчина сам себе делает жену…
— Никто никого не переделает. Да и ребенка она не хочет, а какая семья без детей?!
Сын уезжал, а Ольга все мучительно переживала. «Что ж это за браки такие?! — думала. — И у Жени с Цилией все как-то не складывается… Что ж получается, мне просто необычайно повезло, что я встретила своего мужа. Такого необыкновенного человека. И мы были, как две половинки ореха?.. А может быть, люди стали менее терпимыми друг к другу, и отступают при первых же трудностях?»
…Окончив студию, Толя поступил в театральный институт на режиссерский факультет и там на своем курсе ставил лучшие учебные спектакли; ему пророчили завидное будущее. Он приходил из института в остром возбуждении, подробно рассказывал матери о спектаклях, сокурсниках, театральных новостях… Ольге было приятно сознавать, что она остается для сына другом, что он спрашивает ее мнение, советуется с ней. Они во многом были единомышленниками, вот только о Нине ни Толя, ни Леонид не заговаривали никогда, и Ольга делала грустный вывод, что для них сестра безвозвратно потеряна.
Толя получал стипендию, половину которой отдавал матери. Ольга в собесе имела маленький оклад, но вместе с пенсией дочери и деньгами сыновей кое-как перебивалась. «Ничего, — рассуждала она. — Как только получу квартиру, сразу устроюсь работать стенографисткой, и у нас будет достаточно денег». Для осуществления своего плана Ольга устроилась на вечерние трехмесячные курсы машинописи, а в свободное время, чтобы поупражняться, вновь, как в Аметьево, начала стенографировать радиопередачи.
Однажды Толя пришел из института и увидел, что рояля в комнате нет.
— Я подарила его, — объявила Ольга. — У нас на работе такой хороший начальник. У него две дочки, очень музыкальные. Да и рояль был расстроенный и места много занимал. А завтра я возьму пианино в кредит. И мы все будем играть.
На следующий день привезли новый инструмент, и Ольга целый год выплачивала треть зарплаты, но зато каждый вечер подбирала мелодии по слуху. Временами Толя тоже загорался, «осваивал инструмент», но через месяц-другой забрасывал музыкальные занятия. Ольга ничего не бросала на полпути, купила ноты и разучила пьесы Шопена и Чайковского. Одновременно записалась в районную библиотеку и читала современную литературу; позднее попросила Толю принести учебник немецкого языка и восстановила полузабытый запас слов «для самообразования».
Через два года Леонид разошелся с женой и переехал к матери. Ольга встретила его тревожно, на мгновение ее охватила растерянность, замешательство, но, поразмыслив, она согласилась, что в семье должна быть любовь и дружба, а если этого нет, то нет и семьи. И все же она сделала попытку примирить супругов. Втайне от Леонида встретилась с невесткой и только после того, как та заявила, что «мы с Леонидом не подходим по созвездиям, и он жаворонок, а я сова, и вообще у нас абсолютно разные взгляды на жизнь», окончательно смирилась с разводом.
Теперь они жили втроем в тринадцатиметровой комнате. Леонид с Толей поочередно спали то на раскладушке, то на полу. Из-за тесноты постоянно испытывали неудобства, много курили, случалось, и ссорились. Ольга ложилась спать рано и по вечерам сыновья говорили шепотом, телевизор смотрели без звука. По ночам у Ольги болело сердце, она стонала; сыновья просыпались от сбивчивых причитаний, будили мать, успокаивали. Рано утром Ольга ходила в магазин, готовила завтрак, потом оставляла сыновьям деньги на разъезды и сигареты, и спешила в собес.
…Однажды летом Леонид, подработав деньги в нескольких театрах, повез родных к морю, в Крым. Впервые за свою жизнь, не считая далекого детства, Ольга ехала отдыхать и, рассматривая пейзажи за окном, радовалась как ребенок:
— Как жаль, — говорила она, — что ваш отец не дожил до этих дней, не побывал у моря! И жаль, что Нинуся больна. Вот было бы замечательно пожить всем вместе у моря. Давайте купим шампанское и отметим начало нашего отдыха. И давайте выпьем вот за что! За то, что цветок тянется к цветку, птица к
