четыре года, навсегда остался молодым… Ольга представляла себе, как по воскресеньям к ним приезжают сыновья с женами, молодыми, приветливыми женщинами, своих внуков…
— Я самая счастливая женщина на свете, — бормотала она, и слезы бежали по ее щекам…
Всего три месяца Ольга пробыла на пенсии, затем устроилась контролером в сберкассу — она уже привыкла работать, привыкла иметь упорядоченный рабочий день, быть в коллективе. На работе Ольге подсказали, что с учета на жилплощадь ее сняли незаконно (инвалиды первой группы имеют право на отдельное жилье), и она добилась восстановления в списках, но квартиры ждала еще несколько лет… Только к шестидесяти годам она получила маленькую квартиру около Речного вокзала.
Дом стоял в низине, после дождя от парадного до дороги приходилось идти по кирпичам, зато прямо в окна лезли ветви рябин. Квартира была на третьем этаже: комната семнадцать метров, крохотная кухня, совмещенный санузел, но квартира своя, без соседей! И главное — горячая вода и даже маленький балкон, а вскоре поставили и телефон, который полагался Нине как инвалиду. Ольга ходила по квартире, гладила обои, переставляла, протирала мебель… Теперь она просыпалась не от грохота поездов, а от гомона птиц и голосов мальчишек, которые трясли рябины. Иногда ей не верилось, что она живет в отдельной квартире; казалось, она получила ее случайно, в результате чьей-то ошибки, что ее вот-вот отнимут. Она даже вносила квартплату заранее, все боялась — не будет денег и ее выселят за неуплату… Ольга посадила перед домом сирень и ромашки, сыновья купили ей холодильник… Наконец-то Ольга получила все и сыновьям оставила по комнате в Светлом проезде.
— Я добилась своего, я победила, — похвасталась она сыновьям. — Правда, заплатила дорогую цену за победу. Конечно, у меня здоровье не то, и сил осталось немного, но лет пять-семь наверняка проживу. Может и больше. Я еще поставлю на ноги Нинусю, вот увидите! И напишу книгу для молодежи, чтобы они, молодые люди, никогда не падали духом, не сдавались, не поднимали руки кверху, а упорно шли к цели… Теперь у вас есть жилплощадь, и у меня есть все, и этого я добилась сама без всяких знакомств и связей.
— Стоило ли ради этого жить? — горько вставил Толя.
— А по-твоему, не стоило? Ты хочешь сказать, что я прожила жизнь зря? — с дрожью в голосе спросила Ольга.
— Зря ничего не бывает, — поправил дело Леонид. — Конечно, все надо получать вовремя, а не так поздно…
— Хм, зря! — усмехнулась Ольга. — Сказанул тоже! Я вырастила вас, сделала все от меня зависящее, чтобы вы стали настоящими людьми… И пусть я сама никаких высот не добилась, пусть ничего такого не создала, но я всю жизнь делала людям добро и была счастлива от этого… Когда я умру, кое-кому будет грустновато, вот увидите. А вы так просто будете плакать.
Как большинство творческих натур, сыновья Ольги были неуравновешенными молодыми людьми; их настроение часто зависело от успехов или неудач в работе. Толя, когда у него случались неприятности, начинал сильно нервничать, много курить и, к большому огорчению жены и Ольги, выпивать. Приезжая к матери он жаловался, что в театре все делается «по блату», что его «зажимают».
Ольга, как могла, ободряла сына:
— Не отчаивайся! Все это не стоит, чтобы так переживать. Ты расклеился, как кисейная барышня. Что за слабохарактерность?! Мне стыдно за тебя. Пройдет немного времени и тебе самому будет смешно, что все так близко принял к сердцу, поверь мне. И потом, у тебя было столько прекрасных постановок и ролей. И еще будут, я уверена…
Леонид в полосу неприятностей становился раздражительным и грубым, но Ольга быстро гасила его настрой:
— Что за невыдержанность?! Возьми себя в руки!.. Не забывай, ты мужчина! На тебя равняется твой брат, какой пример ты ему подаешь?! В злости, прежде чем сказать что-то, сосчитай про себя до десяти, и тогда, может, и не захочешь говорить грубость. И потом не будешь терзаться, что наговорил всякого не подумав, в пылу. Я всегда так поступаю… А неприятности… Они у всех есть. У кого это дорога усыпана розами? Только у каких-нибудь сынков членов правительства да знаменитостей. Но из них, как правило, и получаются неизвестно кто… Не настоящие люди, не мужественные герои Джека Лондона… Сам знаешь, неприятности приходят и уходят, и их надо встречать достойно… Не забывай, у тебя еще все впереди, тебе всего-то каких-то сорок лет. Ты только жить начинаешь, ты еще можешь горы свернуть!..
Ольгиными соседями по дому были в основном иногородние, обосновавшиеся в Москве по лимиту. Они забивали квартиры коврами и хрусталем, говорили о сбережениях и парниках на дачах, измывались над молодежью за современные одежды и «так называемую музыку», вызывали собаколовов, чтобы те отлавливали бездомных собак… Новая жиличка сразу вызвала у них неприязнь. Услышав стук машинки и звуки фортепьяно, они свербили:
— В квартире ничего нет, не мебель, а срам один, а она веселится, на инструменте играет, книжки почитывает…
Ольга, казалось, не замечала косых взглядов, со всеми приветливо здоровалась, но дружбу заводить ни с кем не собиралась — по опыту знала, как встретят ее больную дочь. «Низкие, желчные людишки, — думала Ольга о соседях. — И лица у них тупые… В наше время вообще редкость встретить одухотворенное лицо, интеллигентного человека. И дело не в образовании. Можно иметь высшее образование и быть неинтеллигентным. Интеллигентность — это внутренняя культура… Это не только духовные интересы, но и гуманное отношение к другим, совестливость… и умение выслушивать чужое мнение и понять других, и умение не доставлять другим неудобств, и не быть завистниками, не травить тех, кто выше тебя… И уж, конечно, не измываться над животными, над теми, чей разум слабее нашего…».
Как только установилась теплая погода, Ольга взяла дочь из больницы с твердой решимостью больше ее туда не возвращать.
Нина выглядела плохо: стала тучной и рыхлой, ее глаза помутнели, она на все смотрела отстраненно, как на что-то далекое и нереальное; обойдя вдоль стен комнату, она заглянула в ванную, потрогала полотенце, вышла на балкон, безразлично осмотрела деревья и кусты, вернулась в комнату и замерла, уставившись на обои. Обедала она нехотя, все время вздыхала и разговаривала с какими-то невидимыми собеседниками.
Первое время, как обычно, Ольга с Ниной ходили в магазин, готовили еду, гуляли. Иногда Нина садилась за пианино, пыталась вспомнить пьесы, которые когда-то разучивала с Чигариной, или рисовала принцесс и клеила бумажные замки…
Леонид и Толя звонили каждый день. Случалось, к телефону подходила Нина, и тогда в трубке слышалось невнятное бормотание и вздохи, потом раздавался голос Ольги:
— У нас все хорошо. Нинуся немного нервничает, но это у нее пройдет, я в этом абсолютно уверена. Просто она еще не освоилась в новой обстановке. Еще бы! Столько времени прожить вне дома. Все будет хорошо.
Но однажды поздно вечером Ольга позвонила Леониду сама:
— Приезжай! Нинуся хочет убежать.
Машина Леонида была не на ходу, но он поймал такси. Когда подъезжал к дому, Нина босиком, в ночной рубашке перебегала Ленинградское шоссе. Машины резко тормозили, шарахались в стороны. За Ниной семенила Ольга, стонала и кричала:
— Нинуся, вернись!
Перебежав шоссе, Нина повернула к водохранилищу. Леонид догнал ее у самой воды. Она была невменяемой — глаза вытаращены, рот открыт, дышит тяжело, хрипловато. Он схватил ее за руки, она начала вырываться, вцепилась зубами в его локоть. Леонид знал, что в такие минуты больные шизофреники становятся очень сильными, и, схватив сестру за плечи, тряхнул ее, но это не помогло, она продолжала кусать его руку. И тогда он ударил ее по щеке. Нина сморщилась от боли и сразу обмякла.
— Поедем в больницу! — громко сказал Леонид. — Слышишь, что я говорю?! Поедем в больницу!
— Поедем… в больницу, — сдалась Нина, в уголке ее рта показалась тонкая струйка крови.
Запыхавшись, подбежала Ольга, стала ловить такси. Двое таксистов наотрез отказались везти «сумасшедшую». Третий за двойную плату согласился.
В машине, успокоившись, Нина стиснула руку Ольги и зашептала:
— Ты знаешь, в моем созвездии упала звезда… Наверное, я скоро умру.
