у нас хороший…
— А почему ты работаешь в мужском зале, а не в женском? — вскользь осведомился я, думая, как бы не опоздать на теплоход.
— А там намучаешься. Попадется привередливая клиентка: то не так, это не так. Да еще жалобу напишет… У нас тихо, спокойно…
Мне было хорошо с ней, по-настоящему хорошо. Я слушал ее непритязательную болтовню и думал: «Чихал я на то, что она не разбирается в искусстве, зато в ней неподдельность, бесхитростная чистота. А эти Гошкины эстетки просто инертные куклы. У них столько требований… Они вначале узнают, что ты из себя представляешь, а уж потом решают, встречаться с тобой или нет. Сплошной расчет».
Мы купили билеты, вбежали на подрагивающую палубу отходящего теплохода и, прижавшись друг к другу, смотрели, как за бортом бурлила и пенилась вода, как между бортом и причалом увеличивался просвет, а к берегу катились волны. На палубе стояли две-три парочки, из репродуктора слышался вальс, но танцплощадка пустовала.
Теплоход каждый вечер ходил к водохранилищу, там делал недолгую стоянку и в полночь возвращался обратно. Лучшего пристанища, плавучей гостиницы для бездомных влюбленных и не придумаешь!
Город покрывался дымкой, мы стояли на палубе, я курил, а моя подружка рассказывала о своей работе, о загородной станции Перловская, о матери-проводнице, о младшем брате. Я слушал и улыбался — мне все больше нравился ее голос, заторможенные движения, какая-то красивая меланхолия. Я даже подумал, что это романтическое приключение следовало устроить гораздо раньше.
У причала «Водохранилище» мы сошли на берег и я предложил вернуться в город утренней электричкой, благо стояла теплая погода, а до станции было всего ничего. Она послушно кивнула.
Когда теплоход ушел, мы оказались совсем одни в огромном ночном пространстве; нас окружала густая темнота, только на противоположном берегу виднелись верхушки деревьев и расплывчатые фонари. Мы выбрали бухту, где на песке росли огромные листья заячьей капусты. Вначале искупались, потом отошли к зарослям бузины, насобирали сушняк и запалили костер, вспугнув рой каких-то птах. При свете костра я сделал из веток что-то вроде шалаша, нарвал «капусты», постелил на нее пиджак и мы забрались в нашу обитель.
…Ночью раза два я подбрасывал в костер сучья. Она спала крепко и во сне улыбалась. Я смотрел на нее, и мне было хорошо, как никогда, оттого что рядом спала эта доверчивая девчушка. «Она так откровенна, — рассуждал я, — без всякой наигранности. Живет одним сердцем. И пусть у нее примитивные желания, зато самые истинные и чистые». Только сейчас я заметил родинку на ее правой щеке, почти пепельные волосы и красивые руки — все признаки того, чего родственники советовали остерегаться.
…Мы проснулись одновременно, от холода. Над потухшим костром струилась спираль дыма, тени уже становились прозрачными, вот-вот должно было взойти солнце. Поеживаясь, она растерянно заморгала.
— Я вся дрожу, погрей меня. — Она прижалась ко мне всем телом; за ночь она еще больше похудела.
Я снова разжег костер, и, согревшись, мы снова задремали.
Когда я проснулся во второй раз, уже во всю светило жгучее солнце. Моей подружки в шалаше не было — лежала только ее сумка и… несколько мокрых от росы ягод земляники. Внезапно я услышал плеск и увидел ее — она шла по мелководью в струящемся свете.
— Вставай, соня! — крикнула она издали. — Знаешь, что мне приснилось? Как будто мы с тобой давно-давно знаем друг друга и живем на необитаемом острове.
Я засмеялся — мне снилось то же самое. Вскочив, я с удовольствием потянулся, вдохнул гигантскую порцию воздуха, и, глядя на чаек, круживших над нами, пожалел, что не могу облететь все водохранилище.
Что там еще впереди?
Они познакомились ночью, на пожаре, когда стояли среди зрителей, потрясенных происшествием; стояли рядом и смотрели, как на противоположной стороне улицы полыхал двухэтажный сруб.
Дом загорелся в глухую полночь. Огненная волна вырвалась с нижнего этажа, взмыла вверх и понеслась по стене, зажигая наличники окон один за другим; перекинулась через оградительную решетку и растеклась по крыше. Потом вспыхнула другая стена. Два огненных потока схлестнулись на коньке крыши, послышался гул, в черное небо взлетел сноп искр, над улицей повисло зарево. Отражая пламя, стены близлежащих домов забликовали сполохами, окна заблестели, точно красная слюда. Раздались крики, хлопанье — в соседних домах одни жильцы выбегали из подъездов, другие спешно закрывали окна.
Пламя росло, рев огня усиливался… Уже через пятнадцать минут жар от горящего дома достиг места, где толпились погорельцы, навьюченные узлами и сумками, и разные любопытные, вскочившие с постелей поглазеть на редкое событие. Несколько смельчаков метались около горящего дома, оттаскивали вещи, наспех выброшенные из окон.
Вскоре появились пожарные машины. Без суеты, слаженно пожарные раскрутили шланги и принялись струями сбивать пламя.
Они стояли под деревьями. Он одной рукой держал за поводок собаку, другой опирался на палку; она, прижавшись к дереву, поеживалась от адского зрелища.
— Вы слышали, говорят, жильцы сами его подпалили? — спросил он, не поворачиваясь.
— Что вы такое говорите! Как можно?! — откликнулась она.
— Да, да… Я думаю, именно так и было. Сейчас все возможно… Знаете, есть практичные люди. Они рассуждают как? Чего там ждать неизвестно сколько очереди на новую квартиру. А так — раз! И пожалуйте, вам ордер. Есть такие!
— Ну я так не думаю! А как же вещи?! Неужели они ради квартиры готовы сжечь свои вещи, все, что нажито с таким трудом. Это невозможно!
— Хм, какая вы наивная… Ценные вещички они давно припрятали. Что вы! Там все четко продумано.
— Нет, нет, все-таки это чудовищно, то, что вы говорите!..
— А я уверен, что именно так все и было. Не случайно и пожарные приехали уже к шапочному разбору. Взгляните, что уж тут тушить! Они вон и поливают так, для вида.
— Что вы этим хотите сказать?
— А то, что их поздно вызвали… Извините меня, но в таком доме сколько квартир, как вы думаете? На нижнем этаже штуки четыре и на верхнем столько же, так? И что ж получается? Никто из жильцов не уловил запах дыма?.. Такое только в сказках бывает! Меня не проведешь. Я таких хитрецов вижу насквозь.
— Не знаю, не знаю. Как-то все это странно.
— Ничего здесь странного нет. Все ясно, как в божий день. Спрятали вещички, а дом подпалили; подождали, пока разгорится получше, чтобы нечего было ремонтировать, и потом уже вызвали пожарных. Ловкачи те еще! Ишь, стоят припечаленные! Вроде даже расшмыгались, расхлюпались. Актеры!
— Какой вы жестокий!
— Я не жестокий, сударыня, я справедливый… Во всем должен быть порядок. Я, извините меня, фронтовик. У меня обе ноги перебиты, — он возбужденно ударил палкой по ноге. — Но ждал квартиры пять лет, как все очередники. А эти прохиндеи, извините за выражение, все норовят в обход закона. Не годится такое! Я на месте райжилотдела заставил бы их жить на этом пожарище. В шалашах, не иначе… Безобразие! Есть люди — в подвалах живут, и то ничего. А эти такой дом имели!
— Но он старый, деревянный.
— Ну и что?! Да деревянный дом, скажу вам, в сто раз лучше тепло держит, чем эти наши, блочные. И летом приятней — дерево дышит… А уж сколько он стоит? Лет пятьдесят, не меньше. Я помню, мы там на чердаке мальчишками лазили. Задолго до войны. И он еще столько же простоял бы. Наши блочные
