– А муж? Куда и когда муж твой подевался?
Тут я уже не выдержала нервного напряжения и начала говорить на повышенных тонах:
– Я его бросила в девяностые годы! Потому что он хотел эмигрировать! А я ненавижу, понимаешь, ненавижу эмигрантов!
– И куда же он уехал, позволь поинтересоваться?!
– В Италию!
– К Муссолини?! – автоматически спросил Сталин.
Не сдержавшись, я расхохоталась:
– Нет! К Гарибальди!
Он швырнул трубку в стоявшую на столе пепельницу:
– Быстро иди сюда!
Услышав, что казнь неожиданно заменена пыткой, я обрадовалась и в одно мгновение переместилась на диван. Сталин, видимо сильно колеблясь между желанием меня обнять и потребностью покончить со мной в сжатые сроки, буквально задушил меня в приступе страсти. И поскольку, как я поняла, мне было разрешено без ограничений проявлять свои чувства, я не стала себя сдерживать и вылила на него поток любовных признаний.
Немного успокоившись, он сказал:
– Я тебя пристрелю когда-нибудь. Говори наконец, почему ты меня обманула!
– Ну, ты же сам послал меня гардероб обновлять, – завиляла я хвостом. – Вот я и решила ненадолго отлучиться. Потом… Потом вернулась, а машина времени сломалась. Мне пришлось ждать, когда ее починят. Я страдала и смотрела хронику войны, чтобы хоть как-то быть к тебе поближе. А утром наконец-то переместилась сюда.
Он посмотрел на меня, и в его взгляде промелькнуло что-то очень отдаленно напоминающее зачатки нежности:
– Не смей, понимаешь, не смей больше так делать! Я же все равно узнаю, сразу ты вернулась или нет.
– Я… Я тебе обещаю… – поспешно ответила я и с радостью согласилась на его предложение пойти и наконец-то позавтракать.
Все утро я развлекала его байками о своей жизни, а заодно (так как я не собиралась отступать от намеченного курса) подробно пересказала документальный фильм, над которым я уливалась слезами весь вчерашний вечер. Он слушал меня с явным интересом. Однако понять, делает ли он хоть какие-то выводы из услышанного, я не могла, так как все его комментарии больше походили не на проявление серьезного отношения будущего генералиссимуса к реальным событиям, а на любопытство главы государства, которому докладывают о завершении съемок нового художественного фильма.
Так или иначе, но, временно исчерпав темы для разговоров, я решила немного помолчать. Сталин же переключился на более приземленные вопросы:
– Может, в театр хочешь вечером сходить? Или кинокартину посмотреть какую-нибудь? Правда, ты большинство видела, но, может, есть нечто такое, что тебе интересно?
Я пожала плечами:
– Не знаю. Как ты.
– Я… То, к чему у меня душа лежит, я могу и потом посмотреть. А сейчас мне тебя хочется как-то развлечь. Ты, вообще, какую музыку любишь?
– Ой… – Я закрыла лицо руками и помотала головой. – Даже не спрашивай. Мне стыдно признаться.
– Что? – удивился он. – Неужели что-то настолько новое, что я даже по рассказам не пойму?
Я засмеялась:
– Нет… Просто… Это так глупо… Но я, понимаешь, шансон люблю. Как тебе объяснить… Ну это как если Утесову разрешат спеть «С одесского кичмана бежали два уркана».
Сталин улыбнулся:
– Ну, такой поворот событий меня устраивает. Хочешь, вечером на его выступление пойдем?
Перспектива увидеть живого и молодого Утесова меня порадовала:
– Конечно, хочу, а он что, сегодня концерт дает?
– Даст. Специально для тебя даст. И про урканов тебе споет. И про гоп со смыком, если у тебя желание будет. Ты когда возвращаться должна?
– Полседьмого.
– Очень хорошо. У тебя будет часа полтора на то, чтобы переодеться. А потом я тебя в восемь на Зачатьевском твоем встречу и в Кремль поедем.
– А Утесов в Кремле, что ли, петь будет? – несколько опешила я, будучи уверенной, что такую достаточно вольную для СССР музыку только в мое время могли допустить до Красной площади или Кремлевского дворца съездов.
Однако Сталин спокойно ответил:
– А где ему еще петь для нас? Он в Кремле уже не первый раз выступать будет, поэтому ничего необычного не произойдет.
Время до моего возвращения в 2010 год мы провели прекрасно. И когда таймер сработал, настроение у меня было поистине великолепное.
– Натаныч, привет! Как твои дела? – сказала я, увидев своего друга в добром здравии за чашкой чая. – Выспался? Пришел в себя?
– Пришел. Наверное, действительно отдохнуть надо было, – сказал он, разглядывая меня. – А ты все хорошеешь. Эка на тебя любовь действует. А он-то там как? Руку и сердце тебе еще не предлагал? А то у него с этим быстро. Он в этом смысле человек грамотный, не то что Гитлер.
Я возмутилась:
– Хватит, а? Чего ты издеваешься?
– Почему это издеваюсь? – Натаныч громко втянул в себя чай. – Дети у него еще не выросли. Их воспитывать нужно. В люди выводить. А у тебя опыт есть. Вон Глеб какой хороший получился. А кстати, ты его детей-то видела?
– Замолчи уже, да. Сделай одолжение. Нет, не видела я их. Они, наверное, на другой даче живут.
Натаныч разразился смехом:
– Ты бы слышала, как ты говоришь! Это что-то! Княжна ты наша грузинская. И откуда у тебя этот акцент? Следи за речью-то, а то сын приедет – маму не узнает…
– Все, дорогой товарищ, утомил ты меня! – потеряла я терпение. – Ты тут сиди, отдыхай, а я скоро вернусь. Будешь меня снова катапультировать в 20.00 в Зачатьевский…
Придя домой, я быстренько натянула на себя новое платье из искрящегося черного трикотажа, накрасилась, как в тот раз на банкет, и пошла обратно.
– Ну и ну! – залюбовался мной Натаныч, когда я процокала шпильками по паркету. – Как ты одеваться- то стала. Глядишь, наш вождь из тебя таки человека сделает. Привьет тебе хороший вкус. Отучит в непотребном виде по улицам шляться.
– Это в каком еще таком непотребном? – возмутилась я.
– В таком! В джинсах твоих непонятных. В которых фигуры не видно… Правда, я бы на его месте еще и над характером твоим поработал. Но думаю, что пара неделек в 1937 году – и ты у нас будешь, что называется, по одной половице ходить. Уже вон взгляд стал какой…
– И какой же взгляд у меня стал? – Я села на ковер и стала искать электроды.
– Мягкий. Душевный. Любо-дорого посмотреть… Вот, оказывается, какой мужик-то тебе был нужен! А то встречалась не пойми с кем. Бегала тут все, как коза без привязи…
– Слушай, Натаныч! – пресекла я его психоаналитические исследования. – Давай уже работай. А то мне там из-за тебя выговор сделают с занесением в личное дело.
Он захихикал и выудил откуда-то штекеры:
– Лети уж, голубушка. Только не забудь, что из-за твоей торопливости таймер в четыре утра сработает. Если я уже спать буду, ты меня не буди. А то у меня от недосыпу голова совсем варить перестала.
Выйдя из-за мусорников, которые в этот день радовали своей непривычной чистотой, я
