позволить нашему слуху отделиться от зрения. Как и раньше, он постепенно увеличивал продолжительность такого лежания, пока мы не смогли проводить так целую ночь в слуховом бодрствовании.
После этого Сильвио Мануэль был готов перевести нас в другое поле деятельности… Он сказал, что мы должны выполнить третье неделание, свисая с дерева в кожаных корсетах. Так мы сформируем треугольник, основание которого будет на земле, а вершина в воздухе».
Этот треугольник — уже зачатки некоей обобщающей теории, не находите? Теория, или, иначе говоря, описательная система «параллельной науки», которая обобщала накопленные эмпирические знания, позволяла толтекам строить довольно сложные сооружения — например, пирамиды, о которых дон Хуан много рассказывал Кастанеде и другим своим ученикам, не советуя им к этим древним пирамидам подходить близко. Но те не верили в опасность пирамид, как не поверили бы, наверное, древние индейцы предостережениям наших ученых об опасности четвертого блока Чернобыля, поскольку ничего о радиации они не ведали, а почувствовать ее телом просто невозможно.
По дону Хуану, пирамиды были особого рода машинами, «ловушками второго внимания». Напомню, что в понятийном аппарате индейцев «второе внимание» — это транс, а «первое внимание» — обычное, так сказать, бытовое состояние сознания. Так вот, пирамиды, в терминологии дона Хуана, есть «ловушка» или «проводник» ко второму вниманию. А еще он называл их «гигантским неделанием», что, насколько я понимаю, одно и то же. Исходя из синонимического ряда, обозначенного мною несколько выше, я бы еще назвал эти пирамиды «машинами для проникновения в другие миры». Воображаемые, разумеется, миры, с точки зрения европейца. Но вполне реальные в парадигме толтеков, ибо основная разница между европейской наукой и «наукой» толтеков заключается, собственно говоря, в различном трактовании понятия реальности.
Любопытно еще вот что в этой связи. В книге «Предсказание прошлого» я обращал внимание читателя на следующее обстоятельство: и в Южной Америке, и в Северной Африке тысячи лет назад сформировалась весьма странная мода — знатным людям с детства деформировали черепа. Обкладывали голову ребенка особыми досочками, пока косточки мягкие, обвязывали веревками, стягивали… В результате формировался череп весьма причудливой формы — вытянутый наподобие огурца. Есть гипотеза, что это было вызвано не просто требованиями моды, а изменением нейрофизиологии мозга: в причудливо деформированном черепе и мозг имел необычную форму, с деформированными отделами и функциями.
Но помимо деформации, которой, как правило, подвергались черепа знати, в Южной и Центральной Америке была и другая «мода», которая прижилась у незнатных слоев — трепанация черепа. В черепе живого человека высверливалась дырка. Если человек не умирал прямо во время операции, дыра эта постепенно затягивалась костной тканью. И тогда человеку сверлили в башке новую дыру, рядышком. В Америке находят черепа с тремя дырками! Причем масштаб этого ритуального калечения был совершенно чудовищным — в некоторых захоронениях до 60 % черепов со следами трепанации. Дыру диаметром в 3–4 сантиметра высверливали обычно в левой височной кости. Некоторые исследователи полагают, что это делалось для лучшего контакта с богами и духами. А может быть, для удобства оказания на мозг непосредственного воздействия путем надавливания или еще чего-нибудь, бог весть… Я просто хочу обратить ваше внимание на тот факт, что там, где строили пирамиды, там и черепа деформировали. Такая вот была цивилизация…
В своем рассказе о пирамидах дон Хуан обронил одну любопытную фразу — о том, что во время индейских войн пирамиды были разрушены, это случилось еще до Колумба. И разрушили их некие загадочные «воины третьего внимания». Что это еще за «третье внимание» такое? Если в переводе на язык европейцев «первое внимание» есть обычное, обыденное состояние сознания, а «второе внимание» — трансовое состояние, в котором человеку видятся чудеса, то «третье внимание» — штука хитрая! Это то, ради чего вся «параллельная наука» и затевалась, те «бонусы», которые зарабатывает человек, отдав жизнь постижению «магии» и выстраиванию поколенческой цепи «магов».
«Третье внимание» — это полнота осознания. То есть одновременное включение в мозгу сразу всех режимов — и «ближнего света», и «дальнего» — и обычного осознания, и всех уровней «повышенного». Считается, что это случается с «магом» в момент смерти и является самой смертью мага. Невероятная вспышка внутреннего света, или «внутреннего огня», который сжигает человека. Толтеки полагали, что именно достижение этого состояния сознания и является целью всех их практик. Потому что только в этом состоянии после смерти сохраняется индивидуальное осознание. Бессмертия можно достичь только так, полагали они. И как только маг достигает вершины познания, он включает в себе этот внутренний огонь и улетает навсегда в «другие миры». Окружающие воспринимают это как смерть.
Но для того чтобы таким образом самоубиться, нужно годами раскачивать и тренировать сознание. Европейские исследователи поднимаются по определенной научной лестнице — вступительные экзамены, бакалавр, магистр, доктор, академик… Была своя лестница и у магов. «Ученый» должен был победить «четырех врагов» — естественный страх, трезвость мысли, неконтролируемую силу и старость. Не буду останавливаться ни на чем, кроме старости, поскольку данная книга во многом ей и посвящена.
Толтеки доколумбовой Америки почти ничего не достигли в области преобразования мира. До высот тех изменений окружающего пространства, какие учинила европейская наука, руководствуясь «первым вниманием», то есть рациональностью, толтекам — как до Луны. Их цивилизация, углубившаяся в себя, была сметена испанскими пушками. И это понятно: европейцы изучали мир и добились в его изменении огромных успехов. Зато толтеки изучали себя и добились грандиозных успехов в изменении тела. Они практически победили старость. Но не смерть.
Кастанеда отмечал, что все те маги, которые встречались ему на пути и имели весьма преклонный возраст, всегда были в превосходной физической форме и творили вещи, которые не всякий молодой сможет повторить. Более того, он был свидетелем случаев просто поразительных омоложений. Однажды после многолетнего перерыва антрополог приехал в Мексику, чтобы встретиться с учениками дона Хуана, потому что самого дона Хуана к тому времени уже не было: время его земного существования подошло к концу, и, давая своим ученикам последний урок, бодрый старик включил внутри себя внутренний огонь и исчез. Буквально сгорел на работе. Вот Кастанеда и решил проехаться «по местам боевой славы», проведать давних мексиканских знакомых. И столкнулся с полным преображением одной из них. Феномен его настолько потряс, что Карлос даже посвятил ему целую главу, которую так и назвал — «Преображение доньи Соледад»:
«…Из дома выскочила мать Паблито, как будто ее кто-то вытолкнул. Она мельком рассеянно взглянула на меня… и подбежала ко мне. Несообразное зрелище старой женщины, бегущей ко мне, заставило меня улыбнуться. Когда она приблизилась, я на мгновение засомневался. Каким-то образом она двигалась так проворно, что вообще не походила на мать Паблито.
— Боже мой, вот так сюрприз! — воскликнула она.
— Донья Соледад? — спросил я недоверчиво.
— Ты не узнаешь меня? — ответила она, смеясь.
Я сделал какие-то глупые замечания о ее удивительной живости.
— Почему ты всегда смотришь на меня, как на беспомощную старую женщину? — спросила она, глядя на меня насмешливо и вызывающе…
Она уперла свои кулаки в бедра и стояла, слегка расставив ноги врозь, глядя мне в лицо. Она была одета в светло-зеленую юбку и беленькую блузку… Она была босая и ритмично постукивала своими большими ногами по земле, улыбаясь с чистосердечием юной девушки. Я никогда не видел никого, кто распространял бы вокруг себя столько силы, сколько она. Я заметил странный блеск в ее глазах, волнующий, но не пугающий».
Короче, когда антрополог в последний раз видел эту «донью», она была обычной старухой лет шестидесяти. Это была мать его сверстника, к которому он и приехал. Обычная толстая бабка, с огромной задницей, рыхлая, старая. А сейчас перед ним стояла худощавая жилистая женщина лет сорока на вид, с упругим, сильным телом, полная сексуальной энергии. Разницу между тем, что было, и что стало, сам антрополог описывает так:
«Она представляла для меня архетип матери; я думал, что ей было лет шестьдесят или даже больше. Ее слабые мускулы с трудом двигали ее массивное тело. В ее волосах было много седины. Она была, насколько я помнил ее, грустной и печальной женщиной с мягкими и красивыми чертами лица, преданной и страдающей матерью, вечно занятой на кухне, вечно усталой. Я также помнил ее как очень добрую,
