Вот, например, я очень мало сказал о своей работе. Не о сидении в агентстве даже, а о той, которая приносила мне реальные деньги. И написал так мало не потому, что опасаюсь открыть некие тайны, а просто, если описывать телефонные звонки, поездки за кассетами, переговоры, то для остального не хватило бы ни сил, ни места… Как соединить все в одном тексте? Как все туда впихнуть?
Или – о судебных процессах. Все эти десятки заседаний с репликами, с атмосферой, с моими мыслями перед ними во время и после них, разговоры с адвокатами… Нет, если переплавлять эти куски прошедшей реальности в текст, можно действительно шизануться… Вот иногда показывают по телевизору людей, которые годами с кем-то судятся, и с первого взгляда, с первого сказанного ими слова видно, что они сумасшедшие. Мою психику мои суды подорвали стопудово, всерьез подорвали, но если я еще стану их досконально вспоминать и фиксировать, крыша слетит окончательно. Вот этого я боюсь, хотя в этой-то доскональности вся ценность…
Чтобы подробно показать историю наших отношений с Полиной, которая продолжалась почти год (с сентября две тысячи восьмого до августа две тысячи девятого), нужен отдельный текст, в котором бы эта история была в центре, а остальное – лишь фон, разнообразящие повествование вставки. Так обычно и делают писатели. Но в действительности – в реальной жизни – история с Полиной – это один из эпизодов, один из тех эпизодов, которые если и не меняют кардинально судьбу, но всерьез усложняют жизнь. Точнее – запутывают.
Хотя как сказать… Может, и кардинально поменяла. Как это с математической точностью выяснить?
Надо записать историю и тогда уж смотреть, каковы ее последствия, как она повлияла.
Правда, рассказ, скорее всего, будет состоять из набора фрагментов, которые я считаю (наверняка ошибочно) самыми яркими. Многое из того, что происходило между нами и со мной в тот период, что случилось в стране и мире и так или иначе задело меня, наверняка останется за рамками текста. А ведь оно влияло. Все эти резонансные и, кажется, с легкостью девяностых совершенные в центре Москвы убийства Политковской, Козлова, Байсарова, Калмановича, Ямадаева, Япончика, Маркелова с Бабуровой, десятков более или менее богатых бизнесменов, политиков, журналистов, разнообразных активистов; всемирный мандраж перед запуском адронного коллайдера; Битцевс– кий маньяк; майор Евсюков, отстреливающий всех на своем пути, и «Зая, я убила мента»… Эти и множество других событий тоже оставили отпечатки- зарубки в моем мозгу…
Но, исписав почти двести страниц в ноутбуке, я пришел к выводу, что все-таки невозможно перенести реальность на бумагу. Что ж, в этом и уникальность, бесценность каждого дня, ни один из которых во всем объеме невозможно вернуть никакими способами.
Первые две-три недели после той ночи вместе мне очень нравились. Я давно не был с женщиной, давно не пил, не отвязывался от цепи распорядка, который установил себе, оправившись от весенней белки. И вот, освободившись, я праздновал. Этот праздник был тем более радостен, что рядом находилась веселая, симпатичная девушка.
Как мы жили тогда… Выходные проводили вместе. Уже очень редко куда-то ходили, а, запасшись едой и выпивкой, торчали у меня. Целовались, смотрели фильмы на DVD, часами сидели в джакузи, пили и, конечно, барахтались в постели.
Много разговаривали.
Естественно, с первых же дней знакомства мы в основном тем и занимались, что пытались выведать друг о друге как можно больше, но теперь делать это стало легче.
Я ставил Полине свои любимые группы, включал любимые фильмы, давал читать любимые книги, часто зачитывал отрывки из них… Мы много спорили по поводу фильмов «Лиля форевер», «Пыль», «Прогулка», «Итальянец», «Все умрут, а я останусь». Большинство фильмов ей активно не нравились.
– Это грязь, понимаешь? Грязь! – возмущалась она после просмотра «Все умрут…».
– Да почему грязь? Это – жизнь, – с улыбкой сопротивлялся я.
– Нет, грязь! Я училась в обычной школе, и у нас никогда не было таких идиотских дискотек, пьянок в туалете, ни у кого окна досками не забивали.
– Ну, значит, тебе повезло.
– Это не везение, а норма. Если б так было, все бы давно поумирали, переубивали друг друга!.. Все, больше не включай мне такого.
Хоть мы и спорили, но споры не перерастали в ссоры. Мы наслаждались этими спорами…
В воскресенье, со второй половины дня, начинали тормозить с выпивкой. Вечером рано ложились спать.
Утром в понедельник я отвозил Полину в ее контору или к Ярославскому вокзалу (на работе она бывала нечасто, руководила по сотовому) и ехал в агентство.
Дела делались как-то легко, похмелье не давило, а помогало – бывает так, когда настроение в целом хорошее, похмелье делает будничную рутину более легкой…
Именно в тот период, в конце октября – ноябре, агентство дало серьезную трещину. Я до сих не могу понять, из-за чего именно. С одной стороны, это произошло, наверное, потому, что всяческие фирмы, предприятия, организации стали (хотя бы формально) экономить средства, оптимизировать расходы. Меньше стало официальных, пропускаемых через бухгалтерию заказов. С другой стороны, сотрудники обросли уже таким слоем связей, что, в общем-то, работа в агентстве была лишь некой визитной карточкой: я, мол, сотрудник отдела медиабаинга Агентства бизнес-новостей, я могу разместить вашу информацию. Но, представившись, размещать информацию мы предпочитали уже в обход агентства. Зачем терять деньги? И оттого доходы агентства снижались.
Но вполне вероятно, что, воспользовавшись глобальным кризисом, под шумок, агентство решили подопустить где-то наверху. Конечно, основные доходы его составляло не исполнение мелких заказов, а мощные проекты. И эти проекты осенью две тысячи восьмого подозрительно резко прекратились. Вряд ли это можно объяснить только кризисом.
Позже, вспоминая то время, обсуждая те события с Русланом, я стал склоняться к версии, что наш гендиректор, скорее всего, законфликтовал с некими высокими людьми. Может быть, с руководством «Интерфакса», а может, с кем-нибудь и повыше. И его бизнесу прикрыли, не до конца, но чувствительно, кислород.
Первый явный удар по сотрудникам случился совершенно неожиданно и довольно жестко.
За два дня до выдачи октябрьской зарплаты (значит, третьего ноября) появился приказ о сокращении сумм. Гендиректор снизил себе оклад на сорок пять процентов (в реальность этого, ясно, никто не поверил), исполнительному – на сорок, начальникам отделов – на двадцать пять, рядовым – в том числе и мне – на пятнадцать.
Я не особо расстроился. Ну, получал двадцать семь тысяч, теперь, значит, буду получать около двадцати трех. А вот Руслан, начальник отдела, обиделся, – ему отнятой пятнашки было жалко. Правда, свою обиду он оставил при себе.
Зато начальник отдела брендинга устроил настоящую истерику.
– У меня квартира на кредите! Машина на кредите! Холодильник!..
Подбегал к листу с приказом, смотрел, кому на сколько сократили, и бросался на тех, кто, как ему казалось, пострадал меньше него.
– Пятнадцать процентов! Почему тебе пятнадцать, а мне – двадцать пять?! Ни хрена не делаешь – и все в шоколаде, да?!
С такими же криками он подскочил и ко мне. Я попытался объяснить:
– Да у меня зарплата – двадцать семь была. Куда мне сильно снижать?
– Не по-ой, – страшно исказив лицо, протянул парень, и мне показалось, что он съехал с катушек. – Я знаю, какие ты бабки гребешь. Я зна-а-аю все! Я Павлу Юрьичу все объясню.
Постепенно он успокоился, да и другие, повозмущавшись (правда, в своих кабинетах, в курилках, по- тихому), занялись делом. Но с того приказа начался развал нашего агентства, достигший своего пика летом две тысячи девятого… Агентство существует до сих пор, но теперь это мелкая конторка, борющаяся за выживание… Впрочем, об этом позже. Опять же – позже. Если успею.
На неделе мы встречались с Полиной раза два-три, а выходные, как я уже говорил, проводили вместе. Ночевали у меня. Как-то незаметно в квартире появились ее вещи – туфли домашние,
