сорочка, заколки, флакончик с духами… Я не то чтобы не обращал на это внимания, но принимал как само собой разумеющееся. В душе было даже приятно – такие мелочи, как лежащие на прикроватной тумбочке заколки или стоящие на полке над раковиной духи, украшали интерьерчик.
Никаких неудобств общение с Полиной не приносило тогда. Конечно, я не был так же свободен, как, например, в мае, но и на фиг не нужна такая свобода, от которой готов лезть на стены.
Правда, постепенно отношения стали не то чтобы портиться, а усложняться. Если поначалу мы занимались сексом молча, не считая вздохов и стонов, то потом Полина начала нашептывать мое имя и «любимый» и требовала слов от меня. Я тоже шептал, хотя и с усилием, что она «любимая», что она «Полинушка»… Затем с ее стороны пошли эти гасящие желание, а может, и зарождающуюся влюбленность, вопросы: «Ты меня действительно любишь?» – «Да. Люблю», – отвечал я быстрее, чтоб скорее вставить свой член в ее горячее отверстие; но отвечал, видимо, недостаточно искренне. «Правда?» – с подозрением уточняла она. «Да, правда. Правда, люблю», – говорил я и обнимал ее, залеплял ее готовый еще что-то спрашивать рот своими губами.
Еще через несколько дней Полина вдруг вспомнила, что может забеременеть.
– Мы ведь выпиваем, а потом – секс! – перепуганно вскрикнула однажды. – Это ведь опасно!
– И что ты предлагаешь?
– Нужно как-то предохраняться.
– Предохраняйся. Таблетки разные есть, – вяло сказал я, не задумываясь о реакции.
Глаза Полины заискрились гневом:
– Ты предлагаешь мне жрать химию?! Спаси-ибо!
Я был в тот момент утомлен долгим кувырканием и тут же ответно заразился ее агрессией – ляпнул:
– А что – моя жена бывшая несколько лет их пила и потом родила ребенка. Вроде здоровый, нормальный…
– Ты… Ты!.. Меня!.. – От возмущения Полина даже заикаться стала. – Ты меня с кем-то другим?! С другой сравнивать вздумал?!
В тот раз мы довольно быстро помирились. Я наговорил массу нежностей, а в душе повторял: «Истеричка!» Мне хотелось, чтоб она исчезла. На время. Отдохнуть день, другой…
Позже ее если не истерики, то попытки спровоцировать меня на неприятные разговоры случались все чаще. То она озадачивалась проблемой: «Ты до сих пор незнаком с моими родителями!»; то сокрушалась, что не видел ее доченьку Мари; то изводила допросами: «Ты хочешь от меня ребенка?»
И очень быстро – уже в конце осени – наши встречи и секс стали мне в тягость. Трахаясь с Полиной, видя ее покачивающиеся тяжеленькие груди, завитки волос вокруг симпатичного лица, гладя гладкие, тугие ляжки, я держал в голове, что вот сейчас, только кончу и отвалюсь, она начнет говорить об очередной грузящей вещи. И от таких мыслей мой член съеживался, уменьшался, как телескопическая удочка. Возбуждение, и так с усилием, натугой вызванное, исчезало вовсе. Оставалась обязанность: «Долби, долби. Если сошелся с самкой, значит, обязан ее долбить».
В конце ноября Полина заговорила о том, что скоро ее Мари будут крестить и я должен участвовать в этом обряде.
Первым делом я, конечно, хотел сказать нечто вроде: «А я-то при чем? Тем более я к любой религии испытываю неприязнь, мягко говоря». Но вместо этого лишь кивнул: «Хорошо».
И вот в субботу, по всей видимости, шестого декабря (пытаюсь определить по календарю), утром я полз по Ярославскому шоссе.
Впереди и сзади, по бокам с той же черепашьей скоростью двигались десятки и сотни «Ауди», «Хонд», «Ниссанов», «Жигулей», «Мерседесов». Все они, казалось, устремились за город, чтобы радостно провести выходные, нажраться шашлыков на свежем воздухе, а я вот один еду затем, чтобы участвовать в совершенно противном мне деле. Зачем? С какой стати?
Впрочем, это мысли, наверное, не того момента, а более позднего времени, когда наши с Полиной отношения стали напоминать мучение. А в то утро я, скорее всего, сидел за рулем вполне спокойно (не считая абстрактной злобы на пробки), слушал «Наше радио» и слегка волновался: как бы не опоздать.
А что? Я встречаюсь с девушкой. Ей двадцать шесть. У нее есть полугодовалая дочь. Эту дочку крестят по православному обряду в одной из подмосковных церквей. Все в традициях, по-человечески. В общепринятых рамках. Нормальная девушка, нормальные традиции, все нормально… А сколько этих сучек повсюду, ни разу не рожавших, может, и не трахавшихся нормально ни разу, но готовых выжать первого попавшегося мужика по полной. Кинь палку в такую, и потом до смерти будешь на нее работать. На нее и на кучу якобы от тебя, якобы из нее, якобы вообще родившихся существ.
Есть такое свежее словцо: факбл – сексуальный партнер, не больше. Встретились, совокупились и расстались на определенное время. Вообще-то идеальные отношения между мужчиной и женщиной. Но почему-то всегда такие отношения перерастают в нечто уродливое. В уродливое, но узаконенное человеческой цивилизацией…
Полина, какой бы она ни была, была честной девушкой. Женщиной. Она действовала по плану и правилам, разработанным черт знает в каком тысячелетии до нашей эры. И только паранойя, присущая многим москвичкам (а особенно подмосквичкам), помешала воплотить замысел в реальность. Нарушила Полина правила, и план сорвался. Но об этом, надеюсь, ниже. (Прошу прощения за этот дешевый вроде бы штамп, но это не штамп, – если успею описать события лета две тысячи девятого, значит, будет и про наш мучительный разрыв с Полиной.)
А пока что – самое начало декабря две тысячи восьмого. Я приехал в Тарасовку, остановился у стальных ворот, за которыми был участок соток двенадцать и посреди него – двухэтажный дом, в котором жили моя девушка, ее родители, дочка и брат.
Я, в общем-то, не был еще с ними знаком. Так, поверхностно, как человек, привозивший Полину из Москвы. И сегодня, понимал, важным событием были не только крестины маленькой девочки, но и знакомство со мной Полининой семьи.
Встречать вышли все взрослые члены, провели на первый этаж, где оказалась большая комната, просторная, с несколькими окнами. Этакий холл в английском стиле.
Стол по центру, диваны, кресла, бильярд, книжный стеллаж, камин, широкая деревянная лестница наверх… Неплохо.
Меня усадили за стол, налили чаю, отрезали кусок торта.
– Покушайте, подкрепитесь, – ворковала мать Полины, полноватая, с навсегда, наверно, застывшим на лице выражением озабоченности; стандартная женщина за пятьдесят. – Да не стесняйтесь, будьте как дома!
Отец и брат Полины, оба сухощавые, светловолосые, тоже какие-то стандартные, сидели рядом, но не ели и не пили, а изучали меня. Не в упор, но явно.
– Спасибо, – растерянно бормотал я; такое внимание, конечно, смущало.
Только немного расслабился, завязал разговор с хозяевами о плюсах и минусах дома на земле и городской квартиры (я, дурилка, порасхваливал перепланировку своего жилища), Полина принесла дочку.
Я слабо разбираюсь в возрасте младенцев, поэтому, когда она говорила еще в сентябре, что ее Машеньке почти полгода, я представлял себе этакого упитанного бутуза, который бегает на четвереньках, пытается встать… А тут оказалось крошечное хрупкое существо с пятнистой мордочкой, будто совсем недавно родилось.
Ребенка стали показывать мне, восторгаться «чудесьной девоцькой», требовать восторгов и от меня. И я в меру сил отзывался, тоже улыбался и сюсюкал.
– Ой, пора! – глянув на часы, всполошилась мать Полины да так, что ребенок запищал.
Мы с Полиной и Мари поехали на «Селике», остальные – на их семейном «Форде». Путь был недальний – купола церкви были видны с крыльца.
– Напомни, – сказал я Полине, – как кого зовут.
– Я ведь тебе несколько раз говорила, – в ее голосе послышалась обида.
– Ну, вылетело из головы. – И про себя добавил: «До недавних пор мне это вообще по барабану было».
