Интеллигентный Трибой — это некий эталон современного следователя.
Раньше был другой эталон — следователь Исса Костоев, который в свое время «расколол» знаменитого Чикатило. Но сейчас время таких следователей прошло, поскольку любой нажим во время следствия грозит вмешательством адвоката.
Когда мое дело попало к Трибою, то он написал начальнику следственного управления Владимиру Ивановичу Казакову докладную, смысл которой сводился к следующему: «Я отношусь к Скуратову с уважением, подумайте, надо ли давать мне это дело?»
Казаков начертал на докладной записке резолюцию: «Не вижу оснований для отвода». Трибой досконально разобрался в деле и в начале октября 1999 года вынес постановление о признании меня потерпевшим.
Это прозвучало как гром среди ясного неба. Трибой заметил многое из того, чего не заметил Верховный суд России: целый ряд грубых процессуальных нарушений. Он планировал допросить Росинского, но это ему не удалось Росинский все время находился на больничном и его плотно опекала ФСБ. Трибой докопался до многих мелочей, до которых не докопались другие, обнаружил противоречия между показаниями девиц, выяснил, что они были едва ли не силой доставлены в ФСБ. В показаниях одной, например, есть фраза, что ее заявление туда доставил брат. Трибой вызвал брата. Брат начал все отрицать: «Я ничего никуда не доставлял». Устроили очную ставку, и брат закатил сестрице сцену: «Ты во что, дура, меня вмешиваешь! Куда втягиваешь?» Оказалось, он действительно ничего никуда не доставлял.
В конце концов одна из девиц рассказала, как разворачивался механизм сбора заявлений. Оперативник ФСБ нашел ее дома, показал видеопленку, ткнул в одно из изображений и сказал:
— Это ты! Если будешь говорить, что не ты, пожалеешь! При этой сцене, имей в виду, была украдена крупная сумма денег. Тут же пришьем тебе уголовное дело. Поняла?
Трибой сделал свой вывод: «Заявление получено в результате угроз, шантажа и обмана».
Как только Трибой вынес это утверждение наверх, так девочек незамедлительно спрятали, ни одну не удалось найти, а дело у Трибоя вскоре отобрали, отменили постановление о признании меня потерпевшим и опечатали кабинет следователя. Ныне мое дело ведет другой человек — молодой следователь Ширани Эльсултанов.
В документах уголовного дела есть данные фонографической экспертизы даже под давлением эксперты показали, что и на звуковой записи, и на видеопленке есть признаки склеивания и монтажа, было произведено неоднократное копирование, нарушена непрерывность звучания фонограммы. Идентификация лиц невозможна.
И главный вывод группы экспертов (в эту группу входили Блохин А.С., Михайлов В.Г., Кринов С.Н.): «Предоставленный на исследование видеоряд не соответствует фонограмме».
Единственное, что они подтвердили — речь на фонограмме все-таки моя, хотя артикуляции не соответствует. Это означало, что было записано большое количество моих разговоров, из них были вырезаны отдельные слова и склеены. Вот как это было сделано!
Еще в июле 1999 года Совет Федерации обратился в Конституционный суд с вопросом: соответствует ли Конституции России указ Ельцина об отстранении Генпрокурора от должности и вообще в чью компетенцию это входит?
Конституционный суд долго тянул, не решаясь дать ответ на этот небезопасный вопрос, и в самом конце 1999 года, уже зимой, в два этапа рассмотрел его. Ну что я должен сказать по этому поводу? Впечатление осталось у меня грустное и, я бы сказал, пакостное. Конституционный суд выполнил заказ, как в давние времена выполняли заказы (или заседания) «партии и правительства». В самый канун заседания председатель Конституционного суда Марат Викторович Баглай встретился с Ельциным. И хотя Баглай отрицает, что разговор обо мне шел, в это трудно поверить. Как бы то ни было в результате Ельцин приравнял конституционных судей по своему обеспечению, по льготам и денежному довольствию к вице- премьерам российского правительства. Таким образом, Конституционный суд в своем большинстве оказался куплен, иначе это не назовешь.
Хотя результаты голосования 10 на 8 показали, что не всех судей можно купить. 10 — в пользу позиции президента, 8 — в мою. Плюс еще один голос в мою пользу — заболевшего Николая Трофимовича Ведерникова. Если разобраться, не больно-то большой перевес. Судья Виктор Осипович Лучин, специалист высочайшего уровня и принципиальнейший человек, вообще написал особое мнение, кардинально расходившееся с точкой зрения суда и в пух и прах разбил доводы судьи-докладчика.
Докладчиком была Тамара Георгиевна Морщакова, и этот факт определил очень многое: на судью- докладчика всегда ориентируются члены суда. Морщакова известна как ярый сторонник Ельцина, она не только последовательно поддерживала все его акты, но и была автором концепции скрытых полномочий президента: он, как гарант, дескать, все может, на все имеет право. В своем докладе она проигнорировала даже факт, что такая мера, как отстранение от должности, может быть принята только после предъявления обвинения. А обвинение мне предъявлено не было1. Так как же можно отстранять человека от должности, если на него льют напраслину, бездоказательно обвиняют, — ведь точно так же, как, скажем, в злоупотреблении служебными полномочиями, меня можно было обвинить и в шпионаже в пользу Мадагаскара, и в массовом отстреле тюленей на Чукотке, и в том, что под Красноярском сгорел керосиновый склад. Человека можно снять только за то, что не нравятся его зубы или нос. Это же нонсенс! Абсурд!
Но у нас любой абсурд, если он исходит сверху, обретает форму едва ли не закона.
Дело свое в Конституционном суде я проиграл. Но оно еще не закончено, еще будет несколько дел, и я их обещаю. И дела, связанные с предательством моих бывших товарищей по прокуратуре, и с клеветой, и с шантажом, и со многими другими вещами, о которых я не могу без содрогания думать.
ЖАРКАЯ ОСЕНЬ 99-го
Собственно, осень эта началась весной, плавно перетекла в лето и только потом стала осенью.
Все лето кремлевская администрация пыталась довольно откровенно сломать мне шею, угрожая уголовными преследованиями. Опубликовала уничижительные статьи в газетах и давила через суды — чего только не делала…
Летом в Кремле, в волошинском кабинете сошлись четверо: Усс и Собянин из Совета Федерации, сам Волошин и я. Собрались, конечно, для того, чтобы мирно поговорить, но «мирная инициатива» закончилась ничем: Волошин повел себя агрессивно.
— Не прибегайте к нечистоплотным методам борьбы со мною, — предупредил я. — Моему терпению может прийти конец.
— Это что, угроза?
Собянин и Усс пытались вмешаться, но это было бесполезно.
Вторая попытка навести мирные мосты была предпринята Владиславом Фадеевичем Хижняковым — представителем президента в Совете Федерации. Он, степенно оглаживая свои пышные казацкие усы, довольно дружелюбно выслушал меня, задал несколько вопросов, уточняя «дислокацию», и сказал:
— Я считаю, в вашей позиции есть резоны, я готов довести их до Волошина.
Я понял, что на Волошине эта попытка и закончится. Хотя сам Хижняков мне показался человеком приятным и понимающим.
Тон летней травле задал, конечно, Владимир Владимирович Путин, который, переводя невнятное высказывание Ельцина на русский язык, заявил:
— Позиция Бориса Николаевича по Скуратову не изменилась.
Мне отказали в выезде в Швейцарию — там собралась провести свою конференцию Международная ассоциация криминологов и криминалистов. Мне предложили сделать доклад о коррупции.
Я согласился, но в Швейцарию меня не пустили — долго тянули с выдачей общегражданского паспорта, а когда я отдал его в посольство на визу, паспорт аннулировали. Я спросил, в чем дело.
— Паспорт оформлен неправильно. Есть кое-какие технические погрешности.
— А если я все-таки попробую с ним уехать?
