политиков новой волны. Одни подрастали под его наставническим взглядом в бывшем Свердловске, другие находились рядом в годы опалы, третьи составили первую команду президента РСФСР, сумевшую организовать не только сопротивление лидерам ГКЧП в августе 1991 года, но и оттереть от власти Михаила Горбачева, первого и последнего президента Советского Союза.
В тот момент, когда я стал министром внутренних дел, команда сподвижников Ельцина давным-давно сложилась и была очень четко структурирована. Одни люди были ближе. Другие — дальше. Но в целом это был отлаженный коллектив, где каждый по мере сил боролся за расширение жизненного пространства.
Я не могу, как Явлинский или кто-то другой, сказать, что Ельцин привел меня в политику за руку или оказывал мне иные знаки внимания. Более того, до своего назначения в июле 1995 года лично я общался с президентом только два раза — во время его посещения дивизии имени Дзержинского в 1993 в 1994 годах. Но это были, так скажем, совершенно официальные встречи. Мало ли на свете генералов…
Кажется странным и то, что до назначения меня на высокую должность министра внутренних дел России Ельцин встретиться со мной не пожелал. В этом новом для себя качестве я впервые увиделся с ним почти через два месяца после назначения — 29 августа 1995 года, — когда президент лично захотел представить меня членам коллегии министерства, хотя еще раньше это сделал Виктор Степанович Черномырдин.
Уже говорилось, что я считал это свое назначение в некоторой степени случайным. Шла война в Чечне. Поэтому не было ничего необычного в том, что министерство возглавил командующий внутренними войсками генерал-полковник А.С. Куликов. С некоторой долей романтики я утверждал, что меня выбрало время, но сущая правда заключалась и в том, что выбор на мне остановился неслучайно. Обозреватель газеты «Сегодня» Михаил Леонтьев довольно точно определил суть такого кадрового перемещения: «Независимо от личных и профессиональных качеств генерала Куликова его назначение на пост министра внутренних дел может расцениваться как подтверждение приоритета жандармских функций министерства над полицейскими».
Призрак 1993 года еще витал в кремлевских коридорах, и не исключалось, что при повторении ситуации в МВД может понадобиться исполнительный и очень надежный жандармский генерал, способный устрашить политическую оппозицию. Я не наивный человек и отлично понимал, зачем из здания на Красноказарменной улице (Главк ВВ. — Авт.) меня пересаживают в министерское здание на улице Житной (Министерство внутренних дел. — Авт.).
Время все расставило на свои места, и я видел, что впоследствии отношение ко мне в Кремле переменилось. Оказалось, что вместо ретивого служаки в министерство пришел доктор экономических наук. Что каблуками я не щелкаю. Напротив, разговариваю с политиками на понятном им языке и чувствую себя естественно на любых этажах власти. Скоро в Кремле, в Думе, в кругу губернаторов меня перестали расценивать как жандарма и начали считаться с моим мнением. На эту же пору приходится начало моего общения с президентом лицом к лицу.
Надо проследить эволюцию моих собственных взглядов на это политическое явление, каким, несомненно, был и остается первый президент России Б.Н. Ельцин.
Еще не забыты те дни, когда мы, молодые сорокалетние генералы и полковники, в мае 1989 года, будучи слушателями Академии Генерального штаба, признаюсь, были просто зачарованы энергией и смелостью Бориса Ельцина. Митинги в Лужниках… Казавшиеся дерзкими, но в то же время пленительными речи демократов на заседании Верховного Совета СССР. Их слушала и обсуждала вся страна!
Мы были ничуть не менее свободолюбивы. Понимали: это нам придется участвовать в строительстве обновленной России. Так что, став федеральным министром четыре с половиной года спустя, я ничуть не покривил душой: мои собственные жизненные цели и принципы не расходились с целями глобальных политических и экономических реформ, совершаемых в стране. Другое дело, что чувство отторжения вызывали некоторые методы их проведения, но я понимал, что могу спорить и доказывать свою правоту. В конце концов могли быть и ошибки. Мы шли непротореной дорогой и не имели под рукой ни прописей, ни шаблонов. Мало изменить общественно-политический строй и объявить экономические реформы, нужно было еще очень многому научиться прямо на ходу. Как осуществлять цивилизованную приватизацию предприятий? Как правильно собирать налоги? Разрешать или не разрешать в России куплю-продажу земли? Всего не перечислить. Я уже не говорю о том, что центробежные силы буквально разносили уже саму Российскую Федерацию и надо было иметь недюжинные силы, чтобы сохранить ее целостность и поддерживать общественный порядок на всей ее территории.
Очарование Ельциным было столь велико в среде слушателей академии, что мы поддерживали его почти безоговорочно. Кто-то утверждал: «Вы его не знаете — он сильно пьет. Он же все время пьяный!» Другие возражали: «Ну и что… Хоть он пьяный, но лучше трезвого Горбачева. Ельцин поехал в Америку и привез сто тыщ одноразовых шприцев, а ваш Горбачев не привез». Вот такие были настроения…
Благо или беда, что мотором этих преобразований стал именно Борис Ельцин — судить не мне, а будущим историкам, которым наконец откроются все приводные ремни, все крепежные болты и все ржавые конструкции, некогда составлявшие единый каркас верховной российской власти. Но никто из этих людей не откажет Ельцину в упорстве. Он может добиваться поставленной цели так, как это могут считанные люди. Он, безусловно, смел. Не каждый решится на октябрьский пленум ЦК КПСС, не любой отважится выступить так на партийной конференции, не всякий, подобно ему, сумеет бросить вызов целой эпохе.
Я не буду оспаривать у Ельцина право прихода к власти. Это произошло, и, думаю, это не было делом случая. Он властолюбив и умеет бороться не на шутку. Власть для него — смысл жизни. Вот только прорыв к власти, который сам Ельцин мог счесть за чудо, произошел все-таки гораздо раньше, чем следовало. Цельной концепции реформ у него не было. Не было и полноценной команды исполнителей. Все, что мы имеем сегодня — исковерканную рыночную экономику, обеднение народа, испепеленные войной земли на Северном Кавказе, — это следствие того, что Ельцин пришел к власти один: без партии, без программы, без компетентных соратников. Немалую роль в этом сыграли его личные качества.
От знающих людей я слышал и сам был свидетелем тому, что многие официальные мероприятия в то время сопровождались обильными возлияниями. Так было, я помнил, в 1993 году, в Нальчике, во время приезда Ельцина: там люди выпивали со знанием дела…
Принимая у Ерина должность министра, я очень подробно расспрашивал о правилах, которые приняты в президентском окружении. Надо было знать, как себя вести, а Ерин — человек опытный — мог дать несколько полезных советов по части придворной жизни.
Осторожно поинтересовался: «Виктор Федорович, я это видел… Это что, считается нормальным? Вдруг потребуется мое участие, — я пошутил, — боюсь, не смогу соревноваться по части нагрузок…» Ерин ответил: «Ты знаешь, раньше выпивка была, так скажем, неотъемлемой частью решения государственных проблем. Собирались узким кругом — в клубе, на улице Косыгина. Но в последнее время дела в стране уже не позволяли управлять ею праздным способом. В общем, — подчеркнул он, — это уже отходит на второй план…»
Слова Ерина подтвердились. На моей памяти никакой гульбы не было, а те неофициальные встречи, которые случались, в том числе и тогда, когда президент собирал некоторых членов правительства с семьями — проходили вполне обычно.
Обсуждать подробности вечеринок, которые случались до 1995 года и которых я не видел, отважился только главный телохранитель президента, Александр Коржаков в своей книге «Борис Ельцин: от рассвета до заката». Но мне такие откровенности не по душе: это не интеллигентно и не по-офицерски. Служба телохранителя такова, что он, как нитка за иголкой, везде следует за охраняемым лицом и поневоле становится очевидцем самых деликатных подробностей человеческой жизни. Рассказать о них — словно нарушить врачебную тайну. Это низко. Общественное любопытство по поводу частной жизни всегда должно заканчиваться на пороге спальни и туалетной комнаты. На пороге того мира, куда не хочется пускать посторонних.
Мои собственные взаимоотношения с президентом всегда ограничивались строгими рамками служебных обязанностей: в них не было какой-то особой человеческой теплоты, но в то же время не было и хозяйского окрика. Иногда я бывал в Кремле, но мой еженедельный доклад я делал обычно по телефону. Так было заведено: в определенный день, между 10 и 11 часами утра, я звонил в приемную президента, уточнял, не занят ли Ельцин. Чаще всего мне сообщали: «А.С., президент сейчас один. Можете ему
