Пасторальная симфония, или как я жил при немцах

лучше...

Все внезапно изменилось.

12.

Морской лев, жонглирующий разноцветными мячами, заяц, отбивающий на барабане джазовую дробь, медведь, пляшущий на задних лапах краковяк — чудеса, которые вызывают у нас целую череду состояний: от недоверия до изумления почти гипнотического свойства.

Украинский дирижер, предлагающий немецкому оркестру имени Бетховена свое прочтение его симфоний, — явление того же ряда.

Танцующий медведь произвел, видимо, как раз гипнотическое впечатление на простодушных музыкантов, ибо только под гипнозом оркестр со столетней историей мог после первой же встречи попроситься «под палку» заезжего дирижера из неизвестной страны, находящейся где-то между Румынией и Монголией.

13.

Шампанского не хватило: не предполагали, что набежит столько журналистов. Обербургомистр представляет меня собравшимся так торжественно, будто присутствуют они не при подписании контракта с новым шефом симфонического оркестра и оперного театра, а сразу на открытии ему памятника. Телевизионщики целятся в меня переносными камерами. Одного из них — лысого, с черепом неправильной формы (а еще ариец!) — я представляю с противотанковым ружьем.

Мне весело. Было когда-то: приезжали из Германии очень и не очень знаменитые дирижеры — на год, на три, на пять — впрыскивать в вены молодого союза молодых республик, обессиленных гражданской войной и белокрасным террором, живительные соки европейской культуры. Прошло то время, ребята! Едем в обратном направлении. Вы позвали меня — и нам будет, чем заняться... Господин директор оркестра (ну, типичный боннский реваншист!), пошлите кого-нибудь за шампанским, битте!

14.

— Господин Перельмутер, вы опять опоздали со своим вступлением! Где ваш до-диез?

— К черту! Подите все прочь! Не хочу! Отстаньте от меня! Ни звука больше! Где мой сын? Верните мне сына! Все вон отсюда! Ни звука больше! Не трогайте меня! Не смотрите на меня! К черту этот ничтожный контрабас: на нем даже нельзя повеситься! Где мой сын?

— Я прошу вас, господин Перельмутер, ради бога, успокойтесь! Вам нельзя отчаиваться! Вам еще нужны силы, и вы нужны всем нам! Очень нужны!

— Прочь! Молчите! Вам не я нужен, вам надо выслужиться перед комендантом! Черта с два! Убьют! Всех убьют! Всех до единого, и вас первым! Отойдите от меня! Уберите платок, это не кровь! Это я плюю на коменданта, на бараки, на всех вас, на ваш вшивый оркестр! Отойдите от меня и верните мне сына!

— Господа, перерыв!

15.

Сигарообразный экспресс сверкает под солнцем серебряными, вымытыми с утра боками. Поезд сверхскоростной, однако уже более часа стоит посреди сонного поля. Тишина. В вагоне второго класса негромко переговариваются два пассажира — русскоговорящий немец и немецкоговорящий русский.

— Стоим...

— Стоим...

— Что объявили, я не понял?

— Объявили, что стоим.

— А причина?

— Потому что не едем.

— Нет, почему не едем?

— Потому что стоим.

— Мне не до шуток, я в аэропорт, жену встречаю.

— Не волнуйтесь, самолет тоже опоздает...

— А как же ваш хваленый Deutsche Ordnung?

— Его больше нет. Есть немецкий беспорядок. Но у вас еще хуже. Вы, похоже, из России?

— Да, с Урала.

— Я бывал в России. Наши поезда опаздывают на час-полтора, а ваша железная дорога опаздывает на сто лет... Урал — это там, где Солженицын? ГУЛАГ?

— Никакого ГУЛАГА нет. А Солженицын уже точно миллионер!

— Вы думаете?

— А как же? Столько книг настрочил из ничего... Подумаешь, посидел маленько! Значит, было за что. Просто так не сажали.

— А я читал, что как раз ни за что и сажали, и расстреливали.

— Где вы такое читали?

— У Солженицына. В «Архипелаге» и еще где-то...

— Вот я и говорю: настрочил из ничего. А вы верите.

— А вы не верите?

— Не верю, естественно. Потому что знаю точно.

— Простите, откуда знаете?

— Знаю, и все. Имею сведения.

— Очень интересно... А вы давно в Германии?

— Уже два года, слава богу, даже больше. Сестра у меня тут. Написала: приезжайте, здесь все есть. И главное — все по справедливости, чуть что — сразу к адвокату...

Тут поезд тронулся. В вагоне поселился ровный жужжащий шум, и два пассажира еще долго о чем-то судачили, о чем — не разобрать.

16.

Вчера давали «Пиковую даму». Герман — болгарин, Лиза — русская, Полина — немка, графиня — американка, Елецкий — армянин, Маша — израильтянка, за пультом — украинец, а все вместе — немецкий оперный театр.

А утром — репетиция «Сорочинской ярмарки». В начале было забавно. В первой же массовой сцене Мусоргский разделил толпу на малороссов, цыган и евреев. Давая вступление «евреям», я взглянул в левый угол сцены, где их расположил режиссер, и увидел... четырех корейцев (все — в очках)! Вытянув тонкие