им придется встретиться лицом к лицу с завоевавшим полмира врагом.
28 июня 1942 года. Время подъема в тюменских казармах еще не наступило, но Фазлутдинов уже проснулся и с удивлением смотрел на рядового Степанова, который, вернувшись с ночного дежурства, не бросился на кровать, а начал тщательно бриться и подшивать к гимнастерке свежий подворотничок.
— Ты что, на свидание собрался? — спросил Лутфей шепотом и еще больше удивился, услышав в ответ взволнованное:
— Я стоял на посту у штабной машины и помогал командирам укладывать деловые бумаги. Выходит, снимаемся… Проститься надо с Надей…
Как ни старался боец, сдавший на пост, не будить товарищей, но тихий голос его был услышан не только Фазлутдиновым.
И вскоре в казарме уже никто не спал. Все были возбуждены, испытывая противоречивые чувства: наступил день, который ждали — но сколько жизни отпущено после него?
И вот подъем по боевой тревоге. За время обучения таких тревог было множество. Однако на этот раз приказано привести в порядок место стоянки: чтоб ни одной соринки! После завтрака — новый приказ, который не стал неожиданностью: побатарейно везти пушки на станцию.
К вечеру погрузку орудий закончили. И два состава загремели на запад — в ту сторону, откуда пришла война. Бригада выехала на фронт в составе 4-й истребительно-противотанковой дивизии.
Поезда шли на большой скорости. Готов обед, но нет возможности на ходу раздать его по вагонам. Это удалось сделать лишь на короткой остановке, когда меняли паровозы. Разносчики больших обеденных термосов действовали сноровисто.
Более длительная остановка произошла в Челябинске, где приняли пополнение.
Промелькнули Уфа, Ульяновск, Рязань. Утром остановились на подмосковной станции. Здесь узнали о том, что штаб бригады расформируется. Бригада получила наименование «отдельной».
Прозвучал приказ выгружаться. Пешком двинулись в бывший летний лагерь Пролетарской Московской дивизии. Пришли и опешили от увиденного: казарма прошита пулями, кое-где обуглена. Стоящие рядом строения изувечены снарядами. Дыры залатаны на скорую руку. На земле валяются стреляные гильзы от отечественных и немецких патронов, вражеские каски, противогазы.
Лагерь находился на временно оккупированной территории. Здесь осенью 1941 года шли яростные бои.
Необстрелянные солдаты смотрели на мелкие, наспех вырытые окопчики, стараясь представить в них людей, всю картину боя. Радист Юрий Рожин заинтересовался валяющейся коробкой противогаза и уже наклонился, чтоб поднять ее, но проходивший мимо старший лейтенант резко остановил его, а потом чуть мягче объяснил:
— Фашисты — мастера на всякие ловушки. Тронешь коробочку и — взлетишь на воздух. Вообще, не ходите далеко от казармы. Здесь еще много невзорванных снарядов, мин, гранат.
В этом лагере бригада пробыла недолго. Остановку в Апрелевке сделали, чтоб доукомплектоваться техникой и людьми. Особо тяжелое положение сложилось с машинами для перевозки пушек и других орудий. Несколько английских автомобилей марок «Остин» и «Бикфорд», поступивших в распоряжение бригады, помогли лишь частично. Пришлось послать бойцов с приказом задерживать любые грузовики с гражданским грузом.
В числе тех, кто выполнял эту задачу, были младший сержант Марфин и рядовой Фазлутдинов. Они долго стояли на обочине дороги. Машин много, но все военные. Наконец показалась видавшая виды полуторка с кабиной из фанеры. Она везла доски, на которых сидели два грузчика.
Когда военные остановили машину и приказали разгрузиться и следовать на станцию, водитель, мужчина средних лет, посмотрел растерянно, но подчинился беспрекословно.
К утру бригада была полностью укомплектована техникой. Увеличили до полного штатного расписания и личный состав. Снова поезда с курьерской скоростью понеслись на юг. Везде им светил зеленый свет. Города, станции только мелькали. Позади остались Рязань, Ряжск, Мичуринск. Движение продолжалось без остановки и ночью. С неба составы прикрывали истребители.
Бойцы сосредоточенно молчали, а если и переговаривались, то лишь пытаясь угадать конечную станцию.
На рассвете прибыли на большую узловую станцию Грязи и ужаснулись тому, что по всей станции в пыли и грязи лежали трупы людей, лошадиные туши. Бинты, лекарства, продукты, овес — все перемешалось.
Как выяснилось, накануне здесь скопилось несколько эшелонов с пехотой, кавалерией, продуктами, медикаментами. Немецкие бомбардировщики налетели перед самым прибытием составов с бригадой…
Вот оно, настоящее лицо войны, каждая черта которого — смерть и разрушение. Сжав зубы, смотрел Фазлутдинов на солдата, лежащего ничком в неловкой позе, закрывшего голову рукой да так и оставшегося недвижимым; на лошадь, хрипящую в предсмертных судорогах; на руку, оторванную взрывом и валяющуюся на земле, словно сухая ветвь в лесу…
Фазлутдинов стоял в оцепенении посреди кровавого месива, пока не прозвучал приказ помочь станционным рабочим восстановить взорванные участки пути. С этой работой справились быстро, и снова застучали вагонные колеса.
Когда эшелоны были на пути к станции Усмань, далеко в небе возникли четыре точки. Они приблизились и превратились в самолеты со зловещими крестами. Два наших истребителя ринулись в бой, но не смогли помешать «мессершмиттам» обстрелять составы. Боец, сидевший неподалеку от Фазлутдинова, застонал. Рукав его гимнастерки окрасился кровью.
Раненые, убитые — и в других вагонах. А вражеские самолеты улетели невредимыми. Очереди из пулеметов, стоящих на первых и последних платформах каждого состава, не достигли цели.
Чем ближе к фронту, тем горестнее выглядел ландшафт. Деревушки, железнодорожные строения разрушены и сожжены. Кое-где еще вздымается огонь. Обезображенная земля взывает о мести.
Медленно продвигаются вперед составы. Перед ними идет ремонтная летучка, с которой то и дело спрыгивают рабочие, чтобы починить развороченные пути.
Так вот медленно, в какой-то напряженной, хрупкой тишине доехали до Усмани. Здесь эшелоны встали. Из окон и дверей вагонов солдаты видели, как командир бригады полковник Тютрин встретился с каким-то крупным военачальником. Они пошли вдоль состава и поднялись в вагон, где располагался штаб бригады.
Лейтенант Халтурин вышел из своего вагона, прошелся до здания станции, чтоб размять ноги. Слово «здание» плохо вязалось с одноэтажным деревянным домиком, из окон которого выглядывали дети. Лейтенант увидел разрушенную полусгоревшую казарму и понял, почему дети оказались в административном здании. Лишившись жилья, семьи рабочих и служащих станции перебрались сюда, а также в бани, землянки. И лишь чудом уцелевшая от взрывов водонапорная башня не несла на себе следов разрушения.
На станции Усмань эшелоны простояли недолго. Как только член военного совета Воронежского фронта покинул офицерский вагон, туда вызвали командиров подразделений. Не успели они развернуть карты, как поезд тронулся. Речь полковника Тютрина звучала под стук колес. Невысокий, коренастый, с открытым русским лицом командир бригады говорил, как всегда, ясно и кратко. Офицеры уважали его за опыт, а особенно — за справедливость и доброту, не мешавшие Петру Петровичу требовать с людей, с которыми его связывали дружеские отношения, больше, чем с других.
Несколькими фразами обрисовал он обстановку на Воронежском фронте и поставил задачи для каждого подразделения. В целом бригада должна была закрыть брешь, пробитую в нашей обороне немецкими танковыми соединениями на Воронежском направлении. Фашисты создали здесь многократный перевес в силах. Наступая, враг рассчитывал окружить и уничтожить советские полки и дивизии западнее Дона, чтоб расчистить себе путь к Волге и Кавказу.
— Торопятся фрицы. Не терпится им сыграть на своих гармошках победный танец.
— Сыграют. Похоронный марш!
— Скоро им будет не до музыки. Потеряют губные гармошки вместе с губами и головами!
