Этот разговор происходил между командирами частей бригады после совещания. Поезд шел медленно, но офицерский вагон покачивало так, что пустые стулья в салоне передвигались, словно живые. В спальном отделении вагона обменивались впечатлениями от только что услышанного, смотрели в окна, изучали карты, готовясь к обороне.
В солдатских вагонах играли в домино, пытаясь отвлечься от угрожающей действительности. Перечитывали письма из дома, подолгу рассматривали фотографии любимых девушек, жен, детей. И вся бригада — от рядового бойца до командира — напряженно вслушивалась, стремясь различить сквозь стук колес уже знакомый вой вражеских самолетов.
В этих медленно передвигавшихся ящиках люди чувствовали себя беспомощными, как в ловушке, понимая, что состав почти беззащитен и с воздуха представляет собой хорошую мишень.
В ночь с 8-го на 9 июля эшелоны встали на одном из перегонов, неподалеку от станции Графская. Прозвучал приказ: «Разгружаться!» Выпрыгнув из вагонов, бойцы протирали глаза, ежились от ночной прохлады. Какое-то время они стояли в нерешительности. Пушки и автомашины вкатывали с погрузочных платформ, — а как их снять прямо на землю?
Растерянность длилась недолго. Прозвучала команда: «Лес валить!» И завизжали пилы, застучали топоры.
На рассвете установили подмостки, начали спускать по ним пушки. Тут раздался вой вражеского самолета. Он пролетел прямо над головами и, конечно же, засек эшелоны. Объяснять, чем это грозит, не нужно было никому. Откуда только силы взялись! Машины и пушки сняли тотчас, на руках перенесли через небольшое ржавое болото и скрылись в лесу. Здесь, под кронами деревьев, наконец почувствовали себя в безопасности. Подцепили орудия к машинам, погрузили имущество бригады в кузова. С наступлением темноты двинулись в сторону фронта.
Слово «фронт» не было новым: вот уже год как не сходило со страниц газет, переходило из уст в уста. Но здесь, в прифронтовом лесу, оно прозвучало иначе, чем в тылу. Короткое слово наполнилось конкретным смыслом, выросло, оттеснив все другие понятия. Но иного пути, чем на фронт, нет. Так думал Юрий Владимирович Рожин из Алапаевска, который работал слесарем, был на брони и все же добился, чтобы его взяли на фронт. Нечто подобное испытывали бывший студент Московского института цветных металлов и золота, а ныне лейтенант, начальник химической службы бригады Аристарх Петрович Поляков; уже знакомый читателю Лутфей Сафиевич Фазлутдинов и многие другие бойцы, попавшие на фронт впервые.
Передовая была где-то рядом, но ни взрывов, ни стрельбы не слышно. Не тронутый войной лес хранил дремотную тишину. За каждым поворотом накатанной дороги солдаты ожидали увидеть картину, близкую той, что наблюдали на станции Грязи. Но пейзаж не менялся. Лесная тишина нарушалась лишь ровным гудением моторов. И это спокойствие у самого фронта тревожило еще больше.
На опушке машины свернули с дороги, остановились. Последовала команда: «Выгружаться!» Лишь когда высадились из машин и пошли по дороге, тянувшейся вдоль разбитого взрывами железнодорожного полотна, прорезался грозный голос войны. Где-то, казалось, совсем рядом, били орудия и рвались снаряды. Беспокойно стало и в небе. Там советский и фашистский самолеты вступили в короткий бой…
Бригада шла в расчлененных строях. Эта предосторожность, была необходима, чтобы сократить число жертв в случае воздушного налета или артобстрела. И тут уже каждый боец ощутил себя на фронте. Вот-вот, может быть, через несколько минут начнутся события, которых ждали, к которым готовились на станции Алтынай и в Тюмени.
Нужно было во что бы то ни стало отыскать линию фронта и обеспечить безопасную дорогу к ней. Тем более что оборону занимали ночью. Эту задачу поставили перед бойцами сводного взвода. Они должны служить «маяками» — встречать свои подразделения. И вот семеро красноармейцев сели в кузов грузового автомобиля.
Ехали лесом. Начало смеркаться. Молчавшие, словно затаившиеся деревья чем дальше, тем больше казались враждебными. Напряженно вслушиваясь, молчали и бойцы. Рядом с ними в кузове кроме личного оружия стояли три ящика гранат.
Вначале на перекрестках дороги бойцы высаживались по приказу командира. Но машина уходила все дальше в неизвестность, и красноармейцы начали вызываться добровольно. Одним из последних из кузова выпрыгнул двадцатилетний Сергей Овсянников. Он присел на траву, положив у ног гранаты, и когда затих шум машины, начал напряженно вслушиваться. В случае появления немцев решил драться до конца.
В засыпающем лесу было тихо. Иногда лениво, негромко вскрикивали какие-то птицы. Но ничто не говорило о близком присутствии людей. И напряжение спало. Лес уже не казался враждебным. Пусть боятся немцы. А Сергей — на своей родной земле.
Под утро с той стороны, откуда приехал, он услышал подходивших товарищей. Взвод выполнил поставленную перед ним задачу. Бригада приблизилась к местности, на которой им предстояло занять оборону.
А до этого на станции Сомово красноармейцы наткнулись на разбомбленный состав с продовольствием и другими ценностями, которые, очевидно, пытались вывезти из Воронежа. Между обломками вагонов шныряли местные жители. Пришлось поставить оцепление, чтобы охранять ценности до того, как за ними можно будет послать машины.
Такая возможность возникла, когда бригада заняла намеченные позиции. Пока же с дороги, идущей вдоль полотна, батареи сворачивали влево, направляясь в села Отрожка, Придача, Монастырщина. Четвертая батарея под командованием старшего лейтенанта Василия Михайловича Морозова, составлявшая резерв бригады, заняла огневые позиции в районе села Репное.
Глазам бойцов бригады Воронеж открылся в то время, когда он был весь в огне. Идет сражение. Слышны залпы орудий, взрывы. Но разобраться, где вражеские, а где наши части, невозможно.
На подходе к селу Придача подразделения бригады были обстреляны сразу из нескольких пулеметов. Враг обнаружил себя, и бойцы почувствовали облегчение, ведь до этого ожидали нападения отовсюду. Атаковали передовые части фашистов, переправившихся на восточный берег. Удалось оттеснить их назад, за реку, частично уничтожив. Глядя на беспорядочно отступавших врагов, кто-то из красноармейцев сострил:
— Вишь, как чешут — не догнать! Сразу видно, что высшая раса!
Раздался смех. Настроение поднялось. Один из артиллеристов радостно сказал:
— Во разогнались! Так могут не остановиться до самой границы!
Но на этот раз никто не засмеялся. Провожая фашистов взглядами, бойцы видели обрывистый берег высотой с восьмиэтажное здание и понимали, что враг находится в более выгодном положении. Пойма реки, за которой закрепились наши войска, отлично просматривается и простреливается.
Бригада подоспела вовремя. Заняв Воронеж, фашисты спешно строили оборонительные сооружения. Пушки взяли на прицел вражеские объекты и вели по ним огонь. Вскоре телефонисты наладили надежную проволочную связь со штабом.
Тяжелей пришлось отдельному противотанковому батальону бригады, а точнее — одной из его рот. Она наткнулась на минометный огонь в то время, когда переходила летное поле Воронежского авиазавода. Здесь, на открытом со всех сторон месте, бойцы оказались, как на ладони. Залегли в густую высокую траву и заснули, чему потом удивлялись сами. Над головами свистели мины, взорванная земля взлетала в небо, а бойцы, поднявшиеся в этот день еще до рассвета и долго шедшие пешком, спали, как в детстве, на животе, и так крепко, что не проснулись от внезапно наступившей тишины.
Когда враг прекратил огонь, из травы показалась лишь одна голова — старшины роты Малеванчука. Он, как положено, был замыкающим и, поднявшись, смотрел впереди себя. «Это был самый настоящий старшина, — вспоминает Степан Назарович Островский, — строгий, требовательный, образцово дисциплинированный. Он держал роту в ежовых рукавицах». Но, видно, и на старшине сказались усталость, нервное напряжение последних суток. Не увидев ни одного бойца, Малеванчук поспешил в штаб батальона, который расположился в селе Придача, и доложил, что вся рота погибла.
А «павшая» рота в это время заняла оборону, проверила личный состав и установила, что все живы-здоровы (только два бойца получили царапины), но пропал старшина. Командир роты лейтенант Усов тут же написал донесение и отправил с ним Островского как человека опытного (тот уже воевал, был
