принялись за лозу. Она сырая, горит плохо, пенится в огне, чадит. Огневые позиции заметает — орудий не видать. Не сладко и в окопах. Часовые едва успевают отряхивать с себя снег. С потолков блиндажей каплет. Под соломой, на которой спим, — вода. Не успеет часовой обсохнуть — опять на смену. Стоит он, притопывая для согрева, а шинель звенит, как жестяная, — руки не согнуть», — писал В. Нежурин. И далее: «Дороги замело: нет подвоза продуктов. Едим кукурузу, которую достали из-под снега. Шоферы где-то раздобыли пшеницы. Варим ее и едим, не дожидаясь, пока размякнет как следует».
Хлеба давали сразу на трое суток, но съедали его за полтора дня. Голод не тетка. Лазили за картошкой под самые окопы фрицев. Оттуда летели гранаты. Едва уносили ноги. Но духом не падали. Все это воспринималось как обычное дело.
Не обращая внимания на метели, вьюги, на усталость, голод и холод, младший лейтенант Мартынец собирал людей в холодном, сыром блиндаже и проводил беседы, читки. Здесь же разучивали новый гимн Советского Союза, и его высокие слова согревали если не тела, так души.
По утрам выскакивали из блиндажа — расчистить от снега огневую, окопы, пушки, снаряды. Двигаться старались побыстрей, чтоб согреться. «Плясать на морозе приходилось с утра и до вечера».
Долго будет сниться Нежурину, как окоченелыми пальцами берет он пушечное масло и смазывает орудие.
Написал Василий о своем фронтовом житье-бытье отцу. И получил ответ: «Терпи казак — атаманом станешь!»
Отдохнуть не всегда удавалось и ночью. Комсомольские поручения днем выполнять некогда. Редактор Нежурин оформлял боевой листок порой до рассвета. Таких бессонных ночей и после войны хватало. Сколько сделано рисунков, сколько написано лозунгов! И когда после войны Василию Савельевичу приходилось слышать от комсомольцев, что «Молния» не выпущена, потому что некогда было, он недоуменно качал головой, вспоминая пословицу: у желания — сотни возможностей, у нежелания — тысячи причин.
До Кировограда было рукой подать. Бойцам не терпелось выбить из него фашистов, но те оборонялись яростно. С особым чувством смотрела в сторону города старший приемщик военно-полевой связи Вера Нужная. В Кировограде она родилась, училась в школе № 7, откуда и пошла добровольцем на фронт. В то время было девушке семнадцать лет. А в девятнадцать попала в тридцатую противотанковую бригаду.
Всего два года отделяло Веру от той поры, когда носила школьный фартук. Но за это время столько пришлось пережить, что не выпадет иному и за двадцать лет. Ранение под Ростовом, лечение в госпитале, курсы связистов в Тбилиси и вновь — фронт.
С большой ответственностью выполняла свои боевые обязанности по доставке писем и газет, ибо понимала, что письмо бойцу — тот же боеприпас, а порой оно — посильней снаряда. Вера была жизнерадостной, отзывчивой. Утешая бойца, не получившего долгожданное письмо, находила простые и убедительные слова, потому что переживала чужое горе как свое.
Вера обратилась к комбригу Сапожникову с просьбой послать ее в город с разведкой: «Я же там чуть не каждый дом знаю!».
Михаил Григорьевич молчал, глядя на хрупкую девушку. Наверно, представил ее в лапах фашистов и твердо сказал: нет!
Вера ушла, чуть не плача от досады. Но взяла себя в руки и надоедала Сапожникову до тех пор, пока не разрешил.
Вместе с двумя разведчиками Вера благополучно переплыла Ингул. Когда выбрались на противоположный берег, увидели ручьи, стекавшие в реку. Они источали резкий запах. Один из разведчиков обмакнул в ручей палец и сунул его в рот:
— Чистый спирт! Ну, дела! Эх, если б не разведка!
— Спиртовой завод разбомбили! — догадалась Вера. — Он тут, неподалеку.
Чтобы попасть к родному дому Веры, разведчикам пришлось преодолеть не одну траншею. Но где же с детства знакомый кирпичный дом? Осталась лишь половина… Как выяснилось потом, фашисты разобрали здание, планировали этим кирпичом достроить ветеринарную лечебницу, где разместили госпиталь.
Когда ломали дом, мама Веры не выдержала — ударила немецкого офицера. Ее арестовали, отвезли в полицию и вскоре повесили. Не зная об этом, девушка вошла сквозь пролом в стене в родное жилище и сказала сама себе: «Побывала дома, а маму не увидела…»
Разведчикам удалось обнаружить немецкий радиопередатчик. Сообщили в часть. И когда Кировоград окончательно был очищен от фашистов (он несколько раз переходил из рук в руки), радистка была задержана. «Оказалось, что это моя бывшая соседка Нина Журавская. За измену Родине она понесла суровое наказание», — вспоминает В. Нужная.
За участие в боевой операции и сбор сведений, представляющих интерес для военного командования, Сапожников объявил Вере Нужной благодарность. Слушала она добрые слова Михаила Григорьевича и вспоминала, как однажды разгневала комбрига.
Это было еще под Старым Осколом. Вере нужно было срочно на передовую, чтоб забрать у бойцов письма, а заодно и посмотреть, как там работают полковые почтальоны. Ехать было не на чем, и она без спросу взяла лошадь комбрига.
Назад возвращалась довольная: планшет набит фронтовыми треугольниками до отказа. Но навстречу скакал адъютант Сапожникова. Запыхавшись, он выпалил: «Комбриг грозился послать тебя за самовольничание в штрафной батальон!»
Подъехали к штабу, а Михаил Григорьевич встречает с арапником в руке. Говорит: «Ну, ищи темный угол!» В страхе показала на вырванный миной угол дома, маячивший темным провалом. Соскочила с лошади, а из планшета посыпались на землю солдатские письма. И тут произошло неожиданное: в глазах комбрига блеснули слезы. Взяв себя в руки, сказал совсем другим тоном: «Молодая, а под пули суешься!»
Метели кончились. «Играет солнце, тает последний снег, распушилась почками лоза. Зачернела пахоть, покрываясь паром. Весной запахло, и все повеселело. Начали слетаться птицы, заполняя пением воздух. Слушая их, мы забывали об ужасах войны, страданиях. Словно ничего этого и не было. Но на дороге вставало очередное сожженное село — одни печи да саманные стены, — и сразу возвращались из облачных мечтаний на землю», — писал В. Нежурин.
Весна наступила, а легче не стало: дороги разбухли. Вспоминая это время, Нежурин писал:
«Ночью в дождь приходилось по нескольку раз отцеплять орудие, вытаскивать из грязи сначала его, потом машину. Предварительно ее необходимо разгрузить: стаскиваем бревна для накатов блиндажей — возили с собой, потому что в украинской степи не сыщешь леса. Стоя по колено в воде, передаем ящики со снарядами.
Как-то остался я на дороге один на один с пушкой: машину и людей забрали, чтоб вытащить застрявшее в грязи орудие. Утро уже в разгаре. Смотрю, идут по дороге ученики в школу. И вспомнились ученические годы, будто потерянный рай. Вымученный за ночь, вымокший, грязный, я подошел к луже и вымыл руки, чтоб не так пугать детей. Засунул их в рукава шинели, и они вновь стали грязными.
Но вот вернулась машина, подцепили пушку и поехали в город. Командиры остановили машины у базара. Я купил бумаги, карандаш, два пирога. Увидел на прилавке кусочками порезанное сало.
— Сколько стоит? — спросил.
— Пятьдесят, — отвечает женщина.
— Дорого, — говорю. — У меня всего сорок. Женщина посмотрела на меня жалостливо и отдала сало за сорок рублей. Да еще один кусочек добавила.
Город остался позади. Вот и место, где приказано занять позиции, — чистое поле.
Роем блиндажи. Перекрываем накатом. Устанавливаем печки и растапливаем их запасом привезенных дров. Скоро ужин. Устали так, что нет сил его ждать. Даже не стали искать соломы — легли на землю и заснули как убитые. Утром проснулись сухими. Солдатское тело горячее — высушило одежду лучше печки.
Война научила нас всему. Главное — не унывать. Нет хлеба — есть гармонь. Сегодня плохо —
