«Мы сидели в тылу, — вспоминает В. Нежурин, — но чуть ли не каждую ночь работали на передовой: рыли, оборудовали для полкового командования блиндажи, наблюдательные пункты. Выполняли другие работы. А меня направили в распоряжение парторга полка майора Покалева. Вместе с ним в землянке жил комсорг П. Д. Черновол. Друзья дали мне понять, что я должен быть у них ординарцем. И хоть эта роль не прельщала меня, рано утром, по примеру других ординарцев, я принес своим офицерам завтрак. Они поблагодарили. Неловко было сидеть без дела. Предложил командирам почистить обувь. Слышу в ответ: «Сами справимся. Слуг нам не надо».
— Зачем же тогда меня прислали? Посмеялись они и говорят:
— Бери лопату и расширь землянку, чтоб нам втроем уместиться… Ты же комсорг батареи? Вот и займись железным сейфом. В нем — партийные и комсомольские документы. Будешь у нас секретариатом.
Недели две я занимался канцелярскими делами. Ел с офицерами из одного котелка, спал бок о бок. Мы вели задушевные разговоры. В них порой принимал участие очень живой, умный и веселый замполит полка майор Таран, который был у нас частым гостем.
Я не чувствовал начальственного давления, неловкости, робости. Командиры относились ко мне по- товарищески, и я глубоко уважал их за это.
Вскоре после того как я вернулся в строй, мы получили новые пушки и приборы, а затем выехали на позицию».
Несколько раньше вернулся на передовую 1848-й полк, которым командовал Герой Советского Союза майор В. А. Шубин. Новые пушки полка впервые ударили по врагу 7 мая 1944 года. Вот что говорят об этом бое скупые строки журнала боевых действий бригады: «После артподготовки немцы в районе Котнария (Румыния) пошли в атаку двадцатью двумя танками. Бой в составе 53-й стрелковой дивизии принял 1848-й полк. Подбито пять «тигров», одна «пантера», три самоходки «Фердинанд».
Тяжело раненный Герой Советского Союза командир орудия ефрейтор Константин Герасимович Корзов был отправлен в госпиталь, что находился на территории Молдавии. Врачи не смогли спасти жизнь бойца. Он умер 8 июля и был похоронен на кладбище города Бельцы.
Район, где занял позиции 1846-й полк, находился от переднего края довольно далеко, но место хорошо просматривалось противником с высоты, на которой он сидел, защищенный тринадцатью дотами.
Ночь. Каждый шорох слышен отчетливо, потому что кругом тишина. Бойцы третьей батареи вполголоса перекидываются фразами, роя огневую позицию.
— Быстрей, ребята! — торопит командир взвода. — Скоро рассвет.
Уже забрезжило. Пора закатывать орудие в укрытие, маскировать его. Но щели вырыли всего на два штыка лопаты глубиной. Не все боеприпасы окопали. А день требует полной маскировки. Ведь главное при занятии огневой позиции — не показать себя противнику. Вот и придется весь день — с рассвета до темноты — лежать полусогнувшись.
«Так мы и лежим до вечера, — вспоминает Нежурин. — Черт побери, какой долгий день, когда нельзя ни встать, ни повернуться с боку на бок. Лежишь и колупаешь землю, еще сырую, не подсохшую на солнце. Она рядом с глазами: каждый комочек, каждая былинка, каждый корешок.
Вылез какой-то жучок. Пробежал торопливо муравей. Над головой стрекочут кузнечики. Шевелится от ветерка трава. Все фиксируешь, каждую малость. И в каком-то полубреду думаешь о жизни в ее бесконечных проявлениях.
Невыносимо затекла рука под головой. Хорошо, что день уже на исходе. Тускнеет небо. Сгущается воздух. Высоты противника превращаются в темные силуэты.
Наконец можно встать. Окоп — ниже колен, а ведь в нем целый день укрывался!
— Ну-ка, ребята, — за лопаты! — слышен голос старшины Сизова. — Надо повкалывать, пока ужин не привезли!
И так — до середины августа.
С каждой ночью наша позиция становится безопасней и удобней. Сизов принес из деревни зерно конопли. Посеял его по брустверу, впереди орудия. Через несколько дней конопля взошла, вытянулась. Получилась естественная маскировка. Много дней понадобилось нам, чтоб вырыть стопятидесятиметровую траншею глубиной два метра, с перекрытием в два наката бревен. Отделали блиндажи — для себя, для командира взвода. Соорудили умывальник, туалет, пулеметные гнезда и прочее. Посмотришь со стороны — сам удивляешься: словно рота саперов поработала. А всего-то четыре человека!
На этом строительные работы не закончились. Наступление в ближайшее время не предполагалось, а раз так — решили укрепляться и дальше. Стройматериалы — доски, железо, бревна — заготавливали в нейтральной деревне. Основными «заготовителями» в нашем расчете были Кокарев и Белых. Приходилось и мне, сгибаясь под тяжестью и спотыкаясь в ночной тьме, таскать бревна, доски. Идешь, а вокруг — пули. Научился понимать их по звуку. Если мимо летит: жжиик! Если рядом в землю впилась: чак! Если разрывная: трах-тах!
Чаще всего слышалось: чак! В нашем районе пули из вражеского пулемета вонзались в землю. Днем видно, как пыль словно подскакивает. А ночью услышишь: жжиик — голова сама пригибается. Только пустое это дело, потому что пуля давно пролетела мимо. Тот кусочек свинца, который летит в тебя, услышать невозможно…
Спали мы обычно с полпятого до десяти утра. Потом завтракали и — за чистку оружия. Часто занимались политической подготовкой. Дела хватало, особенно мне, комсоргу.
Помню, политотдел бригады организовал трехдневный семинар комсоргов. Ночью землю роешь, а утром, вместо сна, отправляешься за восемь километров в штаб бригады.
Возвращаешься вечером, дремлешь на ходу. А дойдешь — упасть на постель совесть не позволяет: ребята работают. Становишься рядом.
Днем нередко появлялся у нас заместитель командира полка по строевой службе майор Николаев. Ходит открыто, демаскируя позиции, и пальцем тычет: это не так, то не эдак. Бывало, набрасывался с ходу: «Почему люди не работают? Где командир взвода? Может, все уже сделали?» — «Не все, — отвечает старший лейтенант. — Устали люди — ночью работали, чтобы днем противник не заметил». — «Здесь не санаторий, — обрывает майор. — Что же, сейчас и носа не высовывать? Ждать, когда враг подойдет? Сейчас же приступайте к работе!»
Невдалеке разрывается мина, и майора — будто ветром сдуло. «Убежал, — недовольно ворчит Кокарев. — Болтается, как… в проруби!»
Мы уже принялись за работу, но младший лейтенант приказал составить лопаты и идти в блиндаж.
Впоследствии майор Николаев попал в штрафной батальон. Стремясь выслужиться, он переусердствовал и погубил людей».
Еще до того, как перешли границу Румынии, получил Василий письмо от друга. Вскрыл и начал читать под бомбежкой: «Здравствуйте, тов. Нежурин…» Что за ерунда? Контузило, что ли, Ивана Перцухова: обращается к другу так официально. Стал читать дальше и понял, что Иван в командировке, отвечает за него сестра Валя. Она рассказывает о жизни в Белгороде, сообщает, что кончает десятый класс, и предлагает переписываться.
В то время многие девушки писали письма на фронт незнакомым бойцам. Валя была не первой, кто предлагал Василию переписку. Дело в том, что он неожиданно прославился. В «Белгородской правде» было опубликовано письмо от земляков с фронта. В числе десяти его авторов был и Нежурин.
Тотчас пошли письма из Белгорода, одни — написанные изящным почерком, другие — как курица лапой. Без ошибок и с такими ошибками, что не сразу смысл поймешь. Каждая девушка восторгалась воином-земляком, каждая просила писать ей. Василий отвечал всем. Писал как товарищ, как земляк. Однако девушки, похоже, ожидали большего: признаний, клятв, обещаний.
