Неожиданно получив письмо от сестры друга, Василий вспомнил Валю и ответил ей тепло, с симпатией. Завязалась переписка.
В очередном письме Валентина писала, что в Белгороде отремонтировали гортеатр. Она уже была там. Слушала концерт, смотрела спектакль.
Нежурин читал письмо во время вахты. Наблюдая за передним краем противника, обдумывал ответ.
«У нас, Валя, тут — тоже театр. Недаром ведь называется «театр военных действий». Здесь на арену выходят «тигры», «пантеры». Показывают они свои неуклюжие номера и под громкие аплодисменты нашей артиллерии, занимающей передние и задние места, уходят за кулисы.
Здесь можно услышать арии «катюш» и «ванюш», соло мин и джаз артналета. Увидеть акробатику под куполом истребителей и еще много чего. В общем, тоже не скучно».
Написал, отправил. А вскоре Василий оказался действующим лицом трагикомического спектакля «Потоп», который поставила природа. Дело было так. Одну из пушек повезли на ремонт в тыл. Старшим на позиции оставили Нежурина. Он отнесся к этому спокойно: укрепились на славу, жизнь наладилась. Правда, погода начала портиться: откуда ни возьмись ветер пригнал тучи. Но разве испугает обычный дождь людей, побывавших не раз под свинцовым ливнем? Однако дело обернулось неожиданно.
Позиции были разбиты на скате холма. Когда хлынул дождь, а это был настоящий ливень, — вода ручьем побежала в блиндаж, заполнила его. Бойцы были вынуждены перебежать в блиндаж лейтенанта. Они сидели там, сгрудившись на нарах, поджав ноги, когда раздалось быстрое шлепанье по воде: вошел старший лейтенант Шевчук. Он исполнял обязанности командира батареи.
— Вы чего сидите? Ждете, пока затопит? А ну вылазь быстро! Перекрывайте траншеи завалами. Не допускайте воду в блиндаж!
Но вода хлынула так сильно, словно блиндаж был кораблем с пробитым днищем. Бойцы едва успели выскочить. И открылась им невероятная картина. Наша пехота, артиллеристы и враги наши — румыны — сидят друг против друга, словно мыши, выгнанные из нор наводнением. Сидят и смотрят друг на друга. Ни одна из сторон не стреляет.
Это продолжалось до тех пор, пока из наблюдательного пункта не выскочил командир полка Василий Михайлович Морозов. Он схватил лопату и начал яростно делать запруду. Одет комполка был в брюки и голубую майку. Она-то и сыграла роль. Поняли румыны, что командир, и обрушили снаряды. «Мы ответили тем же. После чего и наши бойцы, и румыны, как лягушки, поплюхались в залитые до половины траншеи. Необъявленное перемирие кончилось. Полковые разведчики рассказывали, что добровольцы доставали имущество командиров, как водолазы», — вспоминал В. Нежурин.
Это подтверждает и В. И. Стрельников:
«Когда мы стояли в обороне, в Карпатах прошел сильный ливень. Затопило все траншеи, блиндажи, а также командный пункт полка. В. М. Морозов, спеша сделать заслон воде, выскочил без гимнастерки, в которой были документ, ордена. Но начавшийся внезапно бой помешал борьбе с водой. После мне пришлось нырять в блиндаж. Достал я тогда гимнастерку командиру».
Балагуры изощрялись в остротах по поводу потопа. Нежурин, ощущая ответственность, беспомощно топтался возле двух затопленных блиндажей своего расчета. Ниши со снарядами — под водой. Подмытые траншеи пообвалило. Огневая — как озеро. За что первым делом браться?
Решил прежде всего спасти снаряды. Только приспособились с помощью орудийных лямок вытаскивать ящики наверх — связист кричит: «Нежурин, к телефону!» Взял Василий трубку, представился. Слышит голос незнакомый: «Ну, что там у вас?!» Доложил Нежурин обстановку. Сказал, какие меры принимают. В ответ услышал: «С вами говорит ваш новый комбат капитан Дончук. Крепитесь, ребятки! Сейчас прибуду». Этот теплый тон, это «ребятки» сразу расположили к командиру.
Первое впечатление о Дончуке оказалось верным. «Среднего роста, стройный, красивый, веселый, он был требователен и в то же время человечен», — вспоминает В. Нежурин.
Нежурина представили к ордену Красной Звезды.
Вышло так, что в штаб за наградой он шел вместе с майором Морозовым. Над головами просвистел снаряд. Василий инстинктивно пригнулся.
— Боишься? — спросил командир полка.
— Да нет. Само собой как-то… — смутился боец. Комполка улыбнулся:
— Не стесняйся. Все боятся. Это мне при тебе неудобно гнуться. А умирать никому не хочется. Просто одни паникуют, цепляются за любую возможность уцелеть — даже на подлость готовы. Другие встречают смерть достойно, не выбирая между собой и Родиной. Вернее, давно сделали выбор в пользу Отечества. Разве Матросову и другим погибшим героям не хотелось жить? Инстинкт самосохранения — он сильнее всех остальных. Однако побороли страх ради того, чтобы спасти товарищей… А бывает и так, что о смерти думать некогда. Но не верь тому, кто скажет: умереть не боюсь.
Кроме Нежурина в тот день получали награды еще пять бойцов. Все шестеро выстроились на опушке леса. И враг, словно почувствовал, — начал артобстрел. Но бойцы стояли не шелохнувшись. Комполка не спешил, не хотел суетой ломать торжественную минуту. Прикрепив последний орден, приказал: «Всем в укрытие!» И когда солдаты бросились исполнять, добавил: «От греха!»
…Родина, честь, жизнь и смерть — эти понятия на фронте словно обретали плоть и кровь. О них не могли не думать солдаты. Еще в письме от 12 декабря 1943 года И. Иванов писал матери:
«У нас не было в семье уродов, которые бы не ценили свою Родину и не отдавали бы ей все, что могли». 9 марта 1944-го он пишет: «Я сам пошел на фронт, чтоб защищать честь Родины и свою собственную честь».
Эти простые слова наполнены большей силой, чем те, что порой звучат с высоких трибун, усиленные мощными микрофонами.
В начале августа пожелтели поля от созревших хлебов. Выспели фрукты в уцелевших садах. Настоящая уборочная страда закипела по всему переднему краю. Пехотинцы, танкисты, минометчики, артиллеристы — все убирали хлеб. Хоть и не своими руками сеян, а наш — советский. Косили спелое жито вручную.
Увлекутся косари, забудут об осторожности, унесясь памятью в мирные трудовые дни. Напряженно зазвенят косы в истосковавшихся руках — и летят на звон пули, мины, снаряды, возвращая солдат в военную круговерть.
Не прекращались работы и на позициях. «Убежденные, что придется нам здесь зимовать, мы обшили стены и потолки блиндажей досками, — вспоминает Нежурин, — вставили окно, навесили двери. Стол газетой застелили и букет цветов поставили. Смотришь — не налюбуешься.
Всем хорош блиндаж. Вчера порядочный «поросенок» шлепнулся рядом, а потолок не дрогнул. Но когда пришло известие, что снимаемся, уныния не было. Наоборот, весть о том, что едем воевать, подействовала, как вино. Засиделись бойцы, потому и ликовали всю ночь накануне похода. Кругом — песни, шутки, громкий и веселый разговор.
Через сутки мы были на месте назначения. Остановились северо-западнее города Яссы. Стояли знойные дни и душные ночи. На поле и в балке, где расположилась наша батарея, днем и ночью не прекращался шум: то соседи вели пристрелку площадей, то лязгали лопаты, то скрежетали танки, выезжавшие на исходный рубеж, то гудели в небе бомбардировщики.
Вот уже готовы огневые позиции, замерли в них под маскировочной сеткой орудия, окопаны боеприпасы, вырыты щели. Позиции противника просматриваются из наблюдательных пунктов через стереотрубы. За линиями артиллерии притаились танки. Стоят наготове «катюши» — им открывать артподготовку.
До начала знаменитого Яссо-Кишиневского наступления остались считанные минуты. Орудия уже заряжены, и заряжающие держат наготове второй снаряд. По правому склону балки противник изладил
