Должно быть, Портос одиноко изнывал в мрачных подозрениях своей совершенной и окончательной заброшенности: все ушли, никого нет!.. точно, точно: бросили одного подыхать с тоски и голода!.. С визгом кинувшись в проем раскрывающейся двери, едва не сбил употелого хозяина с ног.
— Тихо!.. сейчас пойдем.
Обнадежив, потрепал за ухом; разгрузив сумки (картошка, зараза, загромоздила полприхожей: девять кило в трех пакетах, не шутка), прицепил собаку к поводку и пошел на рынок.
По дороге думал о вчерашнем.
Он не то чтобы сгорал от нетерпения, но раз по сто в день вспоминал, конечно: Шегаев читает.
Два читателя уже отработали. Артем кое-что дельное присоветовал, но по мелочи. А после Юрцовых замечаний (семь страниц мелким почерком) почти месяц возился. Метод Рекле — режь-клей — не сильно помог, большие куски пришлось заново перепечатывать.
Теперь Шегаев. Почти неделю уже. По складам, должно быть… все читают очень медленно… а если разобраться, что там читать-то?!
Ждал-ждал, и, как всегда это бывает, ожидаемое случилось вчера как гром с ясного неба: открылась дверь, и вошел Игорь Иванович.
Поздоровался, поставил сумку в угол и сел.
Бронников с досадой понял: не дочитал. Если б дочитал, так сразу к делу… ничего подобного.
Заговорили бог знает о чем, что на язык навернулось: как ныне в школе математику преподают, хороша ли собака редкой породы ягдтерьер (Шегаев года два назад ездил к какому-то своему лагерному товарищу в охотхозяйство и видел: мелкая, бесстрашная, пасть как у всех терьеров — крокодилья), стоит ли выписывать на будущий год «Новый мир» или уже никогда в этом журнале ничего приличного не появится… Бронников в очередной раз вздохнул о своем разговоре с Семен Семенычем (ну и впрямь: позвонил, поздоровался, спросил, как добрый товарищ, о самочувствии, о делах; не грозил, не стращал, к себе не требовал — чисто приятельская беседа получилась, будь она неладна; Бронников тоже вел себя более чем сдержанно, вежливо, если не сказать любезно; на том и распрощались, а в чем смысл, он не понял). Игорь Иванович понимающе покивал, вздохнул, заметив, что эта публика просто так ничего не делает, когда- нибудь суть дела прояснится. С поверхности выглядит очень мило, а вот что у них внутри заныкано, какие ходы задуманы, каким боком дело в любую секунду повернуться может — это вопрос. В любом случае, не к добру звоночек.
— К докторам снова не хотелось бы, — улыбаясь одними губами, сказал Бронников.
— Да уж чего хорошего, — согласился Игорь Иванович.
Помолчал, о чем-то размышляя, потом вздохнул, потянулся за сумкой и вдруг (вот оно, как гром-то с ясного неба!) сказал:
— Ну а что касается вашей рукописи…
И достал из сумки папку.
В ту самую секунду (как будто раньше не мог сообразить!) Бронников вдруг понял, какую страшную ошибку совершил он, до сих пор не переменив фамилию героя на какую-нибудь выдуманную. Кира когда еще советовала!.. «Игорю Ивановичу будешь давать? — Конечно. — Ему трудно твои выдумки с собой соотносить, переименуй. — Да разве выдумки? Все с его слов! — Вот увидишь».
— Прочитали?
— Вчера еще…
Невыносимо тянет! Бронников заерзал.
— М-м-м… Ну и как?
— Кхе-кхе.
Вынул из кармана трубку, задумчиво пососал мундштук.
— Видите ли, Гера.
Поймал его ожидающий взгляд и нахмурился.
«Все! — с оборвавшимся сердцем подумал Бронников. — Не по нему! Вранье написал! Ах, что же делать, что делать!..»
— Мне очень, очень понравилось, — с чувством сказал Шегаев.
Бронников обомлел.
— Вы напрасно, конечно, мою фамилию здесь оставили…
— Да-да-да! Только что об этом думал! Напрасно, напрасно!
— Из-за этого некоторые эпизоды мне трудно соотносить с реальностью…
— Верно, верно… зря, зря!..
— …поскольку…
— Да-да-да!
— Гера, что с вами? — помедлив, удивленно спросил Игорь Иванович, глядя на него поверх очков.
Бронников осекся. Откашлявшись, сказал через секунду:
— Извините, Игорь Иванович. Продолжайте…
— Да, значит… В рукописи я кое-какие замечания делал… Посм
Закрыл папку, положил на кушетку.
— Ну а как вообще? — с легким разочарованием спросил Бронников, покрутив в воздухе пальцами. — Читается?
Шегаев то ли не понимал желания автора потолковать о своем труде, то ли не считал нужным его разделять. Пожал плечами:
— Нормально.
Бронников вздохнул.
— Ладно. Спасибо, Игорь Иванович.
Шегаев снял очки и стал, морщась, протирать стекла носовым платком. Потом посмотрел на свет и вдруг сказал:
— Зря вы его в рыцари произвели.
— Почему зря?
— Не было никаких рыцарей… впрочем, это дело ваше. Я же не писатель.
— Подождите, подождите — как же не было? Вы сами рассказывали!
— Я упоминал об ордене… Все так и было, громили чекисты тамплиеров, было дело… и розенкрейцеров, и теософов, и еще какие-то организации анархо-мистического толка… их в тридцатые годы много расплодилось. Но я же не говорил, что меня посвящали в рыцари. Тем более Игумнова. Представляю себе Илью Мироновича на подобном маскараде!.. Впрочем, я не вправе лезть в вашу кухню. Это ваше дело…
— Мне казалось важным это посвящение… это рыцарство.
Шегаев пожал плечами.
— Чем же?
— Ну вот когда вы с Рекуниным хотели идти… разве не рыцарство?
— С Ретюниным, — поправил Игорь Иванович и заметил: — Тут вы почему-то фамилию изменили…
— Ну да… ведь это, в каком-то смысле, поступок рыцарский, правда?
— Мне трудно судить. — Шегаев вздохнул. — Можно и так на вещи смотреть, конечно… Посвящен в рыцари, потому и пошел. Но можно ведь и иначе — пошел, тем и посвятился. В сущности, человеку каждую минуту приходится выбирать, верно?
— Да, но выбор не такой жесткий.
— А этого мы, Гера, знать не можем.
— Ну хорошо… а еще примеры можете привести? Где еще кажется, что я выдумываю?
Шегаев хмыкнул.
— Да на каждом шагу. Чего ни коснись. Вот, например, бухгалтер Вагнер, в прошлом психиатр…
— Это я понимаю, — поспешил перебить Бронников. — Бухгалтера я с Юрцовского отчима списал, с
