напротив, так и желание прервать доклад, излишний при тех доверительных и неформальных отношениях, что существовали между ним и вошедшим; однако при первых его словах не смог сдержать едва заметного одобрительного кивка, а махнул уж потом, когда убедился, что дело идет заведенным порядком.
Капитан — широкоплечий, высокий, ясноглазый (темные волосы зачесаны со лба назад, справа от макушки серебрится седая прядь), тоже в штатском, кроем и качеством похожем на облачение полковника, придвинул стул и сел, глядя на начальника внимательным взглядом чуть сощуренных серо-зеленых глаз.
— Посмотрел я твое донесение, — сказал полковник с усмешкой. — Вот штукари, а!
— Штукари — это, Павел Романович, не то слово, — ответил капитан. — Лучше было бы сказать — фокусники. Фактически факиры!
Павел Романович покивал.
— Хорошо ты их застукал, хорошо! — с удовольствием сказал он; капитан Веревкин польщенно кивнул, принимая похвалу и признавая свою заслугу в том, что именно он застукал штукарей за подразумеваемым сейчас полковником занятием.
— А что рассыпа?ли?
— Ну я же говорю: прах, — капитан развел руками. — Натурально.
— Прах! С колеса обозрения! Чей прах?
— С этим полная ясность, — сказал капитан. — Гражданин Колчин рассыпал прах отчима. Тот умер месяц назад в девятнадцатой городской больнице. Кремирован. Документы в порядке. Завещал, должно быть…
— Как писатель Симонов, — кивнул полковник.
— Да, Павел Романович, — вздохнул капитан. — Примерно как писатель Симонов. Но сами понимаете: как правило, отщепенцы люди небогатые, — в его голосе звучало смиренное уважение к бедности. — Писатель Симонов мог себе самолет позволить. А у этих кишка тонка. По этой причине воспользовались «чертовым колесом».
Полковник рассмеялся. Капитан тоже сдержанно усмехнулся.
— Так-так-так… А вот интересно с санитарно-эпидемиологической точки зрения… прах усопших рассыпать в общественных местах с колес обозрения — это как?
Заканчивая вопрос, Павел Романович пробил пальцами тревожную дробь.
Веревкин пожал плечами.
— В принципе, наверное, не положено, но…
— Что? Может, поддеть?
— Я бы не стал акцентировать, — вздохнул Веревкин. — Возни неизвестно сколько, а кончится штрафом. И если так, то нужно было МВД подключать вовремя, брать с поличным…
— Ну пожалуй, — нехотя согласился полковник. — Хорошо. Забыли. А кто такой?
— Кто? — подавшись вперед, переспросил капитан.
— Усопший.
— Как я уже сказал, отчим. Вагнер Константин Ермолаевич. Состоял в официальном браке с Колчиной Анастасией Федоровной, матерью фигуранта.
— Вагнер, Вагнер, — побарабанил полковник пальцами. — Из «наших»?
— Из немцев, — ответил Веревкин.
— Гм! Из немцев, — со значением повторил полковник.
— Дважды ос
— «Скрипач», «Скрипач»… Это кто у нас?
— Это у нас Глянц Борис Давыдович… главврач «Кащенки».
— Ах да, господи! Совсем голова дырявая стала…
— Если надо по Вагнеру уточнить, можно поднять дело.
— Да ну, — полковник махнул рукой. — Это я так. Не имеет значения. Одно несомненно: почва благодатная. Я имею в виду: для развития антисоветских настроений.
— Ну да, — согласился капитан. — Колчин — оголтелый антисоветчик. Тут ни прибавить, ни убавить. Злоба так и хлещет.
— И шутки злости самой черной писала прямо набело, — вздохнул полковник. — А Колчин-то — из «наших»?
— По отцу, — ответил Веревкин. — Отец — Либерзон Исаак Соломонович.
— Да-а-а, — вздохнул полковник. Он поднялся, сделал несколько шагов по кабинету, остановился у окна, заложив руки за спину и едва заметно покачиваясь с носка на пятку. — И ладно бы еще сидел тихо. Так нет — интервью в «Монд» и в «Реппублика»!
— Так точно.
— Шишка на ровном месте, а туда же, — рассуждал полковник. — Куда конь с копытом, туда и рак с клешней… Понятно, когда Сахаров громоздит свои писульки. Как ни крути, а видный ученый был, академик. Участвовал в создании важнейших для страны вещей. Ну, спятил на старости лет, случается. А этот кто?
— Телевизионный мастер…
— Вот именно: телевизионный мастер! А что себе позволяет!
Пальцы пробили негромкую, но раздраженную дробь.
— В общем, считаю, операция «Гюрза» себя исчерпала. Пора переходить к завершающей фазе. Материала хватит на десятерых. Доказательная база более чем достаточна. Довольно издеваться над здравым смыслом. Ну, появятся новые факты — и что?
— Ничего, Павел Романыч. И так все ясно.
— Верно, — кивнул полковник. — И так все ясно: яд каплет сквозь его кору.
— Будем начинать? — спросил капитан Веревкин.
— Начнем, пожалуй… — Полковник повернулся и задумчиво сделал еще несколько шагов. — А что второй? Этот, как его… бывший письменник-то?
— Бронников Г. А.?
— Ну да. Бронников.
— Да как сказать… С одной стороны, в настоящее время вроде бы безопасен. Агитационной работы не ведет. Публично не высказывается. Как в марте позапрошлого года устроился на работу, так и числится.
— Погоди, погоди… это кем же он у нас?
— Лифтером в домоуправлении. Если помните, решили в данном случае не препятствовать.
— Лифтером? — повторил полковник, морщась. — Напомни: в каком домоуправлении?
— Да мы с вами обсуждали… В домоуправлении кооператива «Советский писатель». ЖСК Союза писателей.
— Ах, да, да!.. Погоди, а это что ж у них там за лифты такие?
— Нормальные лифты, — успокоил капитан. — Просто они про дежурных так говорят: лифтеры. В подъездах у них старушки сидят. Следить за порядком.
— Консьержки, — вопросительно уточнил полковник.
— Вроде того, — согласился капитан.
— Так что ж они консьержек лифтерами называют? — Павел Романович огорченно покачал головой. — Писатели! Хранители, фактически, кастальского ключа! Что с русским языком делают! Руки им пообрывать!
— Согласен, — кивнул капитан и незначительно откашлялся. — Культура речи не на должном уровне. Оставляет желать лучшего. Возвращаясь к Бронникову.
— Так-так…
— Работает нормально, нареканий не имеет.
— Трудотерапия, — одобрительно заметил полковник.
— Практически нигде не бывает. Заходит в ЦДЛ, но редко. Из Союза его исключили, так что только в
