Творчество Лесной Мавки

 А получила вместе
 письмо и похоронку.
 Таял обугленный снег сорок первого года.
 Зори пожаров стояли над стылой деревней…

3

 Мать бранила мальчиков,
 которые играли в войну.
 Никто не хотел играть за немца.
 Автоматами были кленовые палки.
 А солдатка, поседевшая в 25 лет,
 и ругала детей, и грозилась бить,
 а потом заплакала вдруг навзрыд.

Память

Отстроят дома, театры и школы,

пройдут не то что года — века.

Но память останется — как осколок,

застрявший в теле фронтовика.

1. Ветераны

 Седые, в орденах. И мирною весной
 идут на митинг… Хмурясь, улыбаются.
 И шаг у них, как прежде, строевой,
 хоть многие на палки опираются.
 Мы чтим их раз в году — суровый грех!…
 Жаль, годы метко добивают тех,
 кого когда-то пули не достали.
 Давайте их помнить, пока они живы.
 Земной поклон вам, солдаты бывшие и навечные.
 Всё меньше ветеранов приходит на встречи.
 Давайте беречь их, пока они живы…

2

 Старик проснулся. Ночь была безлунной,
 и дождь испуганный стучал в окно.
 Ночь показалась тяжестью чугунной —
 опять начавшейся войной.
 Ведь где-то в темноте рвались снаряды,
 светлела ночь от залпов, как от ран…
 Проснувшись, как у края ада,
 не сразу понял ветеран,
 что не одно уже десятилетье
 прошло от фронтовых от страшных дел,
 и это просто мирной ночью летней
 веселый гром над городом гремел…

Чужак

В. О.

Джунгли меня прогнали за то, что я человек; а

человечья стая — за то, что я волк.

Редьярд Киплинг, «Маугли».

I

Тяжелая ночь, глубокая, как вечный, жестокий океан, в котором тонешь, не можешь, внезапно проснувшись, одолеть эту ошеломительную тяжесть и подняться со дна. Чернота — жгучая, сплошная, без малейшего проблеска, даже окно не угадывается, и тем она похожа на слепоту. Дыхание мучительно сжато, холодным камнем наваливается тишина. Воспоминание о сне сожжено страхом.

Через минуту начинаешь различать звуки — безжалостно мерное тиканье часов: они, как злые жуки, точат ночь, отгрызают от нее секунды, — злобные (или исполненные отчаяния?) рывки ветра, от которого дрожит хрупкое стекло и гнутся за окном деревья. Новая волна липкой удушливой тревоги захлестывает смятенное сознание. Безотчетный, почти звериный страх не дает пошевелиться.

Такое пробуждение — знак: беда с близкими либо с Родиной. Утро подтвердит.

Уснуть больше не удалось. Считал длящиеся, зловеще долгие минуты до рассвета — позднего, тусклого осеннего рассвета, который ничего не исправит, конечно, но хотя бы прогонит мучительную темноту.

К обоим богам взывал: будьте милостивы, не враждуйте, — войной, ценой чужой крови, никто еще не доказал своей правоты.

Когда встал к окну, — половицы отозвались тревожным, тоскливым скрипом, словно человек был чужим, незваным в этой душной комнате, — звезды умерли, в окно хлынул рассвет, мутно-синий, высветивший резкие черные ветви угрюмых деревьев, костлявыми руками ведьм вцепившихся в беззащитное небо.

В глубине комнаты чувствовалось беззвучное движение — двойник, заключенный в большом зеркале, следил за каждым шагом.

Древняя, скудная земля, — чьим жителям он был чужим и которую, однако, именовал Родиной — и