паровоза хотя бы три процента угля шло непосредственно на езду — эти и трёх не тратят. Какими бы лозунгами ни прикрывались, какой бы статистикой ни громыхали, какими бы соображениями ни руководствовались — заполучив власть, тут же принимались тратить 99 % сил и средств на её удержание.
Войны, замирения, битвы в ООН и прочие кризисы — это их междусобойчики и к мещанину — неважно: русскому, украинскому, китайскому, общеевропейскому или заокеанскому — прямого отношения не имеют. Это делёж кусков, размеров которых наш милый обыватель и представить не может.
Он вообще уже мало чего может.
С тех пор как разучился задавать себе главный вопрос: кто я и зачем.
Такой вот заколдованный круг: верно, потому что вечно, и вечно, потому что верно.
И сложившийся порядок вещей незыблем, и значит, единственно приемлем.
А я говорю: разорвать эту порочную цепочку взаимодопущений можно.
И всё, что нужно для начала — вынуть из неё самое слабое, как ни странно, звено — бога!
Звучит утопически, но это единственный путь.
Ибо бог — христианский ли, мусульманский, любой, служащий власти — её главное оружие. Стоящая как бы над тронами, церковь всего-то что их исправный служака. Департамент охмурения. Министерство душ. Политотдел и организатор крестных ходов. Многоликая узкофункциональная институция по превращению свободных от рождения людей в сознательных рабов.
То есть, в потенциальных мещан.
Ибо не бог призвал владык — владыки придумали бога. И вручили его милому смирному обывателю, которого он сделал ещё смирней. С тех пор бог собственность мещанина. И на правах владельца тот будет беречь его как зеницу, ибо слишком привык накапливать и на дух не переносит отдавать. Совсем как Горлум, не понимающий, для чего ему Кольцо, но шипящий день и ночь свою жуткую молитву-заклинание: моя пре-е-е-елесть!..
А церковь пела, поёт и всегда будет петь того Лазаря, какого скажут. Иначе почему, отделённая (ведь всё же ещё отделенная?) от государства, она до сих пор не встала и сказала ему то, чего кроме неё и сказать-то давно уже некому: хватит пилить! Допилились!
Молчит церковь. Не даёт ответа…
А пастырь молчит — и паства безмолвствует…
— Аминь! — подвела Лёлька и добавила: — Убьют тебя.
— Кто? — улыбнулся я.
— Ну, убили б…
— За что? За то, что безбожник?
Я действительно никогда не мог понять, почему антифашист звучит почётно, а антихрист как проклятие.
А ещё эти императивы: истинный ученый не может быть атеистом!..
И настоящий художник — не может!..
Наконец: русский не может быть атеистом по чёрт те кем назначенному определению!
Лихо и без затей: не веруешь с ними в унисон — и вот ты уже не истинный, не настоящий, а в довершение и русский какой-то сомнительный…
А уж неправильного русского сгнобить проще репы. Ты хто, вообще? Хохоль? А тебя хто, Хохоля этакого, просил родину с хрязью мешать, а? Ах, такая и была? А хто тебя назначил определять, такая или не такая, а, Хохоль твою по башке? И — по башке.
Недавно умер один хороший писатель. Из тех, кому трудно не верить. Незадолго до смерти он сказал: внутренне надо всегда оставаться в меньшинстве.
Разумеется, Палыч (он тоже, тоже был Палычем!) каламбурил, обыгрывая переход в лучший мир как присоединение к большинству — ну весёлый был человек… Но я пропустил подтекст мимо ушей, и сказанное наполнилось чуть большим смыслом. И только тогда я поверил, что и я, наверное, тоже немножечко писатель: тошно мне в стаде.
А теперь о моих листочках…
Лет десять назад я разучился писать рукой. Долбить по кнопкам оказалось не в пример удобней. А сюда занесло — снова взялся за карандаш и осознал, какое же компьютер зло. Вырубят однажды свет — как теперь вот, по всей планете — и накроются твои сумасшедшие записки вместе с писи-бандурой, как и вовсе их не было…
А слово обязано быть вечным. Как иероглифы египтян — тысячи лет, а им хоть бы хны. Соображали, выходит, египтяне, чего ради каждую буковку на камне выдалбливать: ещё тысячи пройдут, и все снова канут, а иероглифы останутся.
А спроста ли посвящённые и избранные предпочитали мечу слово? И не крушили, а созидали — словом… Поскольку сказано: оно и есть бог.
Слышал я, ученые ДНК не только расшифровали, но даже и расписать удосужились — в виде одной длиннющей химической формулы. Или путаю? — расписать, может, пока и не расписали, но выяснили, что теоретически такое вполне возможно. И подсчитали, что займёт эта формула что-то в районе ста пятидесяти тысяч страниц стандартного формата. Представляешь?
— Ну, это-то да.
— Это ты гору бумаги представляешь. А я тебе о содержании. Помнишь «Пятый элемент»? Там спасительницу нашу — ну, как бы бога — синтезировали из пяти стихий…
— Ага! Огонь, вода, земля, ветер и любовь.
— Ну да, любовь… Видишь: и тут сплошное христианство, куда ж без него… Но я о другом. Милу эту…
— Лилу.
— Неважно, пусть Лилу… Так вот её — идеал — всего из пяти элементов собрали. А для формулы обычного человека целый грузовик бумаги нужен… И подумал я: а может, бог, о котором каждый из нас ни на секунду не забывает — ну, тот, о котором я у озера вопил: доведённый до абсолюта человек, которого в нас ещё ничтожно мало — может, мы когда-нибудь и его формулу узнаем? Мы же всё понемногу постигаем. Медленно, но движемся ж. А значит, и к формуле бога должны прийти… Только в ней окажется не пять и даже не сто пятьдесят тысяч страниц элементов, а, допустим, сто пятьдесят тысяч раз по сто пятьдесят тысяч страниц закорючек. И что-то подсказывает мне, что каждая из этих закорючек и сама — целая книга. Какую на одну полку с тою же Библией поставить не стыдно… И когда напишутся они все, и сложатся эти закорючки в одну бесконечную строчку, тогда и случится пришествие-то. И не второе — первое. И бог наш придёт не казнить и миловать, а придёт он объявить: всё, ребята! поздравляю: наконец-то мы свободны.
Не знаю… Может, это полнейшая чепуха. Но верить в неё мне действительно хочется.
— Слу-у-ушай! — она глядела на меня глазами влюблённого Пятачка. — Ты когда заводишься, такой клёвый.
— Клёвый?
— Ну, офигенно привлекательный.
— Спасибо, конечно. Но я тебе больше скажу: если бы не ты, коза, я бы до этого, скорее всего, не додумался.
— Ну, это-то понятно, — невозмутимо поддакнула коза.
— Нахалка! Ты понимаешь хоть, что это значит? Это значит ты мой бог. Хотя пока ещё очень и очень несовершенный.
— Ну а я тебе о чём второй месяц твержу?
Нет, с ней точно сбрендишь. Ты сорок дней, спины не разгибая и света белого не видя, мир в одиночку переворачиваешь, а у неё всё давным-давно на своих местах.
— Ладно. Давай-ка теперь я тебя кормить буду. Сутки ведь уже ничего не ел…
— Успеется с кормёжкой, тут одна страничка осталась.
— Точно одна?
— Зуб даю.
Лёленька, бог ты мой, вот только без ну!..
