Лёлита или роман про Ё

Да кто ж знает, зачем — благословила, прямо как тебя мама…

Лёль! Ну ты чего молчишь-то всё время?

Я же слышу — токает сердчишко, хватит меня пугать. Лё-оль?.. Нам щас другого бояться надо: вдруг там тоже никого.

А, скорее всего, так и будет. Это же уже совсем другая земля, совсем, Лёльк, напрочь.

И никого тут, кроме нас с тобой да привидений.

Если только беглые какие.

Да мальчишки наши бестолковые.

Но я найду их, роднуль.

Вот на ноги встанешь, и пойдём искать.

Потому что мы должны быть вместе.

Не смейся, должны! И я найду.

На это-то мне сил хватит.

Мне их теперь на всё хватит.

Слишком долго я мечтал совершить что-то настоящее, ни на что не похожее.

Теперь я знаю — что. Знаю…

Ну-ка хватит молчать, командуй уже давай — левой, левой, левой!..

Держись, егоза! Вон он, наш город.

А может, оно и лучше, если там нет людей…

Canon: Сказки женского леса / стихотворения из сгоревшей рукописи

Идея

Я чувствую это, всей кровью внутри холодея:
в несказочной местности, в серой, как век, тиши
она в чудеса не верит, но ждёт чародея,
и хоть ты топор ей на голове теши.
Так редко бывает. Чем дольше живу, тем реже.
Но вот же она — триединая, как в трюмо:
и мерить не отмеряет, и резать не режет,
сидит у окошка и ждёт, что придёт само.
Стекло слюденеет, расплывчатость мира бесит,
кидает то в жар, то в озноб, то в калашный ряд,
и душу не то колбасит, не то принцессит,
хотя о душе такими не говорят.
Охота невесть чего, но давно и внятно.
Иль весть, но не слишком внятно и лишь вот-вот —
неважно. А важно, что как-то на сердце ватно
и больно, как будто кто зуб из него рвёт.
И йод не берёт, и силы даёт идея
не дёргая бровью и не шевеля рукой
и в чудо не веря хотеть-таки чародея.
Я чувствую это всей кровью — я сам такой.

* * *

На печи тридцать лет как три года
с безупречным таблом доброхота.
Видно, просто такая погода,
что и с печки слезать неохота.
Камень тёпл, чугунок полон каши,
и досуг околачивать груши.
За окном воют волки и ваши:
лежебока ты, горе-илюша,
ничего-то не высидишь, сидя…
Это, видно, планида такая —
жить, за всё-то себя ненавидя
и во всём-то себе потакая.
И, не ведая большей печали,
чем тщета верещать из-под спуду,
до звонка, до конца — как в начале —
я лелеял, лелею и буду
этот взгляд исподлобья торчащий,
жерновов жизнелюбия скрежет…
Навещай меня чуточку чаще.
И вини хоть немножечко реже.

Третья сказка

Он волшебничал в году четыре дня —
два вообще, а остальные для меня.
Миру летом помогал, а мне зимой.
Или просто так привиделось самой?
     Потому что почему-то в холода
 я всегда была одна. Почти всегда…
Потому что, если вьюгою в окно,
остается лишь мечтать в окошке, но
он, чудила и немножечко нахал,
вдруг своею этой палочкой махал,
 и мистически теплело в двадцать пять.
 И хотелось, чтоб опять, опять, опять…
Так летели декабри и январи.
Я капризничала: господи! наври,
что колдуешь не для всех, а мне одной!