Ржавые земли

переговоров вести не пожелали. Скажешь, что это не почерк банды Ипата?

Рудин развел руками.

– Или, может, это кумовья наврали с три короба? – продолжал наседать Шведе на доктора. И снова Рудину оставалось лишь развести руками.

– Так, ладно. Я сам переговорю с кумовьями. А Гаврила, часом, у вас не появлялся? – спросил он председателя. – Хорошо, если бы он присутствовал.

При упоминании о Гавриле членов президиума передернуло, словно свору чертей от слов «Отче наш».

– Что мы ему – няньки?! – возмутился Тупотилов, из-за плеча Марты показалось его маленькое, налитое кровью личико. Комендор успел основательно, как говорится у матросов, «набодаться». – Гаврила – гунявая селедка. Гаврилу, суку, под киль!

– Гаврила Аристархович, – проговорил, затягиваясь «самокруткой» Шведе, – насколько мне известно, отправился с поисковой группой на север, к Гипотенузе. Он сделал это по своей воле, никто в шею его не гнал. Мы предложили, он согласился. Большой Огненный Треугольник больше вам нужен, чем нам. С ним же ушли кумовья.

Рудин нахмурился, припоминая. Он был раздражен неудачей с Мошонкиным, а тут еще и мемуары не клеились. Бывает такое: вроде и текст у тебя в голове, но выходит всё не то да не так. И сидел он за столом в госпитале, карандаши грыз в глухом отчаянии. А тут еще нетрезвый Гаврила пожаловал на огонек и давай чего-то нести… «Ну и послал я его по матери, – доктор мысленно хлопнул себя по лбу. – А он взял, да и пошел».

– Отрадно слышать. Но я пришел к вам не из-за этого.

– Ну-ну… – Шведе сделал вид, будто готов внимательно слушать.

– Сдается мне, милостивые государи, что на корабле пахнет бунтом.

Матросы выслушали Рудина спокойно. Шведе пожал плечами, Локтионов рассмеялся, Бурнашев взмахнул рукой – мол, погодите, я сейчас! – и вышел на крыльцо отлить. Те, кто был занят картами, продолжили игру, остальные осушили кружки под нечленораздельный тост, который попытался произнести в стельку пьяный Тупотилов. Марта вышла следом за Бурнашевым. В избу эти двое так и не вернулись.

– А может, господин доктор, мы обойдемся без экивоков? – Шведе пододвинул длинной рукой сахарницу с противоположного края стола к доктору.

– Если без экивоков, – Рудин посмотрел Шведе в глаза, – то я бы не хотел опасаться козней за спиной. Мы мечтали сделать наш поселок безопасным для людей. Для всех людей. Мы – те, кто разбил хозяев, кто построил здесь первую лачугу и зажег сигнальные костры, чтобы вы – вы! – отыскали это безопасное место!

– Как дела у Андрюши? – осведомился Шведе.

Рудин мигом смекнул, что вопрос-то с двойным дном. Председатель совета на самом деле давал понять, что знает, кто пустил слух.

– Скверно, – не стал кривить душой Рудин. – Мы с Жаном-Клодом старались, как могли. Рана была грязной, крови потеряно – море… Вторую операцию он не переживет, клянусь честью.

– Точно так, как и Северский? – спросил Шведе.

– Абсолютно, – доктор пропустил шпильку мимо ушей. – Нынче всё в руках божьих.

– Мошонкин – шкура и трус! – вставил вдруг Тупотилов. – И помирает, как мерзавец.

– Позвольте-позвольте! – Рудин привстал. – Не смейте в моем присутствии…

Он не мог назвать Мошонкина своим хорошим другом или храбрым солдатом. Но баталёр сражался на «Кречете» и участвовал в знаменательном подъеме на пирамидальную гору. Мошонкин волей-неволей постарался для выживания их вида куда больше, чем доморощенный президиум, собранный из тех, кто лопал человечину в рабочих лагерях и бил баклуши после исхода хозяев.

– Пей чай, пока не остыл! – беззлобно осадил доктора Шведе. – Я беру во внимание трепет, с которым вы – гвардия ветеранов – относитесь друг к другу. Вот только Мошонкин – член президиума матросского совета и о делишках его, – длинные руки взлетели над столом в широком жесте, – мы осведомлены куда лучше остальных. Доктор, сама жизнь подсказывает: все, кто занимал ответственные посты в прошлом, теперь как несмышленыши – беспомощные, крикливые. Глаза таращат и ждут, пока кто-то вытрет им зад.

– Заново надо назначать «министров», – сказал Локтионов. – И по здоровью – тоже.

– А я не держусь клещами!.. – воскликнул Рудин. – Если среди вас есть хотя бы один человек, который лучше меня разбирается в медицине и биологии, то предъявите мне его! Я сейчас же сниму перед ним шляпу!

Шведе потянулся через стол и похлопал Рудина по плечу.

– Тимофеич, ты – мужик нам симпатичный, поэтому не обижайся… но Купелин, Зуров, Багров и ты – это рудименты. Рудименты! Те самые лишние зубы, что гниют и врастают в здоровые. И цепи чинопочитания, в которые вы пытаетесь нас замотать, – артефакт эпохи, которая, на наше счастье, осталась навсегда за бортом. Вы – носители нежизнеспособных традиций! Ваше донкихотство в теперешней обстановке опаснее бомбы, что чешет «рожки» об днище корабля. Посуди сам: если вздумается святому Ипату напасть на поселок, кто возглавит в таком случае оборону? Быть может, Купелин? Говорят, что ему несколько раз повезло и что во времена хозяев штурман провел пару успешных операций. Быть может. Но сейчас Купелин – это унылый звездочет, которому дела нет до нужд и чаяний матросов. Мичман Зуров возглавит кампанию против Ипата? Вряд ли, – он даже к лупанарию боится подойти, а тут – воевать! Гаврила Аристархович? Ну да! Этот сможет! И своим и чужим лбы раскроит за милую душу!

Рудин передернул плечами, одним глотком осушил кружку остывшего чаю.

– Послушай Максимыча, Паша, – ласковым голосом посоветовал Рудину Локтионов, – не спеши перебивать. Он у нас мастак изъясняться.

«Недаром Шведе находился под следствием как политический преступник, – подумал Рудин. – Неужто в Сибири тесно стало? Почему поднадзорных крамольников оставляют служить на флоте, а не ссылают за тридевять земель?»

– Проект Большого Огненного Треугольника, перевозка чернозема с горы-пирамиды, – принялся загибать узловатые пальцы Шведе, – огороды, на которых даже сорняки не растут, ссора со святым Ипатом и последовавший за ней раскол, неудачи и промахи в отношениях с чужепланетниками – вот ваши достижения. Вы не можете понять… или, быть может, не хотите понять, что Империя далеко, царь-батюшка далеко, а это место – не колония, временно утратившая связь с метрополией, это могила, и все мы здесь покойники, хоть дышим, ходим и баб кроем!

Рудин выслушал тираду с невозмутимой миной. Картежники продолжали резаться, трое матросов ушли, сухо распрощавшись с остальными, Тупотилов храпел, уткнувшись в сложенные на столе руки. Локтионов присел возле печурки, влез в поддувало кочергой и принялся чистить забитые золой колосники.

– Подлейте кипятка, если вас не затруднит, – Рудин пододвинул кружку к самовару. Шведе кивнул и сам обслужил доктора. С руками его длины сделать это было легко.

– Хорошо, брат-матрос, – сказал доктор, промочив горло. – Что ты предлагаешь?

– Взять всё и поделить по-честному, – без раздумий ответил Локтионов. Он расстелил возле печки шинель и улегся, точно собака на подстилку. Подкурил от уголька «козью ножку», зажмурился, выпуская сизый дым.

– Как это – поделить? – опешил Рудин. – Что есть такое у меня или у Купелина, чего нет у вас? Пара костюмов и только?

Шведе бросил недовольный взгляд за спину, на Локтионова.

– Речь идет не о том, чтобы влезть тебе в карман, – пояснил председатель, – суть в новом характере отношений. Если судьба распорядилась так, что нашей честной компании довелось жить особняком, почему бы нам не отбросить в сторону проигрышные шаблоны имперского режима и не забыть о них, словно не существовало никогда царей, дворян и жандармов? Сейчас мы свободны, но души наши грешные по- прежнему привязаны к старому миру, в который возврата нет. Давайте же сбросим камень с души и освободимся полностью! Пусть корабельное имущество станет общим, имущество поселка – общим, земля – общей, женщины – общими.

– Хоть убейте, но не могу понять, в чем вы видите выгоду… – Рудин задумался, разглядывая свое