не заметил, но обязательно должен найти. Он не стал бороться с собой и вернулся к месту преступления.
В который раз осмотревшись, удивился шуткам подсознания: ничего странного или необычного. Проулок как проулок — холодный, грязный и пустой. Мерзлая лысая земля без единой травинки, зато покрытая давним, слипшимся в плотный слой мусором, растрескавшийся, некогда рыжий, а сейчас черный то ли от старости, то ли от копоти давнего пожара, кирпич стен. Сергей задрал голову, всмотрелся в ветхие деревянные надстройки на крышах домов и огибающие их ржавые водосточные трубы. И там ничего не увидел. Прошагал из конца в конец проулка, развернулся, пошел обратно. Остановился на середине. Ничего и никого. Кроме черной кошки, которая, совершенно не боясь человека, медленно и вальяжно прогуливалась вдоль стены дома. Немного понаблюдав за нею, Сергей отвернулся. «Пора идти, — подумал он, — нет здесь ничего».
— Смертью пахнет… — прошептали за спиной.
Он резко обернулся. Кошки уже не было. А была сгорбленная старуха, такая дряхлая, что выглядела ровесницей Миллионки. Седые непокрытые космы паклей свисали вокруг худого лица. Крупный крючковатый нос, маленькие, глубоко посаженные тусклые глазки и склоненная набок голова делали бабку похожей на старую больную ворону. Наряжена она была на манер капусты: несколько выглядывающих одна из-под другой разноцветных юбок, спортивная куртка, поверх нее — щегольская жилетка, отороченная по вороту облезлым мехом. На плечах лежала цветастая шаль. На скрюченных артритом руках красовались водительские кожаные перчатки без пальцев.
— Смертью пахнет, — громко повторила старуха неожиданно сильным, басовитым голосом. — Умерла девка-то…
— Вы что-то видели, бабушка? — осторожно спросил Сергей.
Он боялся поверить такой удаче: нашлась свидетельница преступления! Правильно боялся.
— Почему видела? Я и сейчас ее вижу, — заявила бабка, подходя ближе.
От нее пахло пряными специями, плесенью и тленом.
— Вот же она лежит. — Старуха ткнула корявым пальцем себе под ноги. — Че-о-о-о-рная… и одежа на ней черная. И волосы черные, и кожа смуглая. Только душа светлая, ходит вокруг, плачет, мается. А девка лежит. Голова закинута, горло разорвано. Лицо-то скривила… в страхе померла. Видела она, видела. Другие тоже видели, да не поняли. А эта сильная была, наша… Потому и поняла, и дралась даже. Да поздно. Не сразу освободилась душенька, а когда освободилась, уж поздно было.
Опять сумасшедшая. Не много ли их вокруг этого дела? Тем не менее Сергей внимательно слушал старуху. Может, та и была не в себе, но совершенно точно описывала жертву. Значит, свидетельница. Но как такую опрашивать? Слово правды — три слова бреда. Он честно пытался вычленить из потока бессмыслицы крупицы информации.
— Много смертей. Еще больше будет. Он во вкус вошел, Зверь-то. А ты его не ищи. Все равно не найдешь. Ты вон какой: плечи широкие, лицо доброе, глаза светлые. Красивый… другую встретишь. А ту отпусти, красивый. Беду накликаешь.
— Какую беду?
— Охо-хо… — вздохнула бабка, и ее глаза вдруг молодо блеснули. — Что было, что будет, чем дело кончится, чем сердце успокоится… Пойду я, красивый. Пойду себе потихоньку.
Шагнула назад — и растворилась в облаке невесть откуда набежавшего серого тумана. А на ее месте материализовалась черная кошка. Сидела, прищурив на Сергея наглые зеленые зенки. Все это напоминало сон — не кошмарный, но неприятный, вязкий, из которого хочется вырваться, да никак: затягивает, точно в болото.
— Ну бабка, фокусница… — пробормотал Сергей, изо всех сил борясь с ирреальностью происходящего. — Погоди…
Он шагнул туда, где исчезла старуха. Кошка подскочила, выгнула спину, хищно раззявила пасть и зашипела, показывая маленькие острые зубы.
— Пошла вон! Я тебя!
Сергей замахнулся, кошка вдруг успокоилась, развернулась и грациозно пошла впереди, время от времени оглядываясь, будто желала удостовериться, что он идет следом. Решив принять правила этой непонятной игры, Сергей спокойно шагал за животным.
Поплутав по переулкам, кошка шмыгнула в распахнутую неказистую дверь, над которой висела потертая вывеска: «Гадания по руке, кофейной гуще, предсказание будущего, снятие порчи». Сергей тоже вошел и оказался в небольшом коридорчике, заваленном горами пыльного хлама. Отсюда вела только одна дверь, обитая подранным дерматином. Она была приоткрыта. Сергей толкнул и остановился на пороге небольшой комнаты.
Плотно задернутые шторы почти не пропускали дневной свет. Здесь царил полумрак, в котором загадочно светились желтые, зеленые, серые кошачьи глаза. Кошки были повсюду: восседали на продавленной кровати, на покрытом вязаной скатертью круглом столе, выглядывали из-за шкафа, наблюдали за Сергеем с высокого комода. В спертом воздухе смешалось множество запахов: острая кошачья вонь, пыль, плесень, специи. К этому букету добавлялся аромат благовоний, горевших в курильнице на столе. Но ни перец, ни сандал, ни даже кошачья моча не могли заглушить сладковатого душка тления.
Старуха сидела в кресле-качалке лицом к занавешенному окну. Поверх высокой гнутой спинки был виден только пучок седых волос.
— Зачем пришел, красивый? — не оборачиваясь, спросила она. — Или хочешь, чтоб старая Глаша тебе погадала?
Сергей молчал, надеясь, что на бабку снова нападет говорливость и она скажет что-то такое, за что можно будет уцепиться и начать расспросы. Но Глаша не торопилась поддерживать беседу, тихо напевала себе под нос. Сергей продолжал разглядывать комнату. На стенах, оклеенных даже не выцветшими, а уже пожелтевшими обоями, висели дешевые бледные репродукции, засиженные мухами, обтрепанный коврик с вышитыми лебедями у пруда. Потертая, некогда черная растрескавшаяся гитара на широкой ленте. Старинное зеркало с помутневшей амальгамой в бронзовой раме. И — ярким всполохом — большая картина: на фоне темного неба, подсвеченного заревом костров, пляшет красивая молодая женщина в алом платье. Развевается широкая юбка, перехваченная вместо пояса пестрой шалью, длинные черные кудри выбиваются из-под алой косынки, поблескивают многочисленные браслеты на гибких руках. Алое на черном, черное на алом… в лице девушки, во всем портрете — первобытная, звериная страсть и сила.
— Нравится, красивый? — Старуха безошибочно угадала, чем занято внимание Сергея. — Когда-то и баба Глаша была молодой, когда-то ходила с табором по миру, у костра плясала, песни пела.
— Это… вы? — изумился Сергей, в сознании которого образ юной красавицы никак не хотел монтироваться с действительностью в лице старухи.
— Я. Много покочевала. Потом ушла, осела. Не хотела больше ИМ служить.
— Кому им, бабушка?
— Им… все цыгане им служат. Только многие о том и не догадываются. Не все их видят, только посвященные, малые дети и блаженные. А знают бароны да подручные. Я была женой барона, потому тоже знала.
— И как вы служили? — спросил Сергей, отчаявшись узнать, кто такие загадочные «они».
— Как положено, так и служила. В том беда нашего народа. Проклятие Сары Кали. Это мы привели ИХ к людям и за это обречены вечно служить ИМ.
Старуха все глубже погружалась в непонятные легенды, и Сергей попытался вернуть ее к реальности:
— Скажите, бабушка Глафира, вы видели, как убивали ту девушку?
— Видела, красивый. Я видела много убитых девушек. Тебе про какую рассказать?
Сергей глубоко вдохнул, призывая себя к терпению:
— Про ту, которую позапрошлой ночью убили. На Миллионке. Помните?
— Помню. Наша девочка, сильная. Видела, да не сумела спастись…
Цыганка вернулась к тому, с чего начала, слово в слово повторяя уже сказанный бред. Сергей попытался зайти с другого конца, разомкнуть круг:
— Бабушка Глафира, погадайте мне. Я вам хорошо заплачу.
