действительно приедет и будет настраивать против меня Матиаса, то какая мне разница, ведь я все равно заберу сына и уеду с ним в отпуск, а Матиас после этого не сделает ничего такого, что не понравилось бы его матери».
Грегор, как всегда на Рождество, хотел поехать куда-то с веселой компанией. Мое присутствие, сказал он, было нежелательным. Я знала это и без него, и это доставляло ему радость.
— Мне надоело, — сказал Юрген, — каждое Рождество ездить в Вальзинг. Мы и так проводим там все праздники с тех пор, как Матиасу исполнилось три года.
В Вальзинге никто не жил, там были только отель и железнодорожная станция. Это местечко затерялось в горах Штирии и было известно только тем, кто регулярно приезжал сюда. Против присутствия детей в отеле не возражали, там терпели даже собак. В отделанных деревом комнатах и верандах отеля сохранилась еще атмосфера старых времен, восходивших к монархии. Коридоры были длинными и холодными, комнаты — просторными и теплыми. Обстановка состояла из старомодной плетеной мебели, домотканые коврики скользили по скрипучим половицам, а некоторые кровати выдерживали только вес сидящих на диете людей. Когда снег в горах неожиданно таял и с потолка начинала капать вода, приходил старый служитель с милым дружелюбным лицом и без всякого чувства вины ставил на пол газ, доверчиво объясняя при этом, что в прошлом году было то же самое. Дважды в неделю показывали немые фильмы. За места в кафе, где устанавливался старый проектор, гости боролись уже с обеда и давали служащим большие чаевые, чтобы только заполучить место за определенным столиком. Дети усаживались прямо перед экраном на старой скамейке, толкались локтями, а потом, утомленные, со слезящимися глазами, засыпали. Готовили там отменно, но иногда случались катастрофически обильные обеды, а тот, кому довелось отведать новогоднее меню, мог бы насытиться, кажется, на весь грядущей год. Я влюбилась в Вальзинг сразу же. Матиас тоже любил его. Юрген в первое посещение проявил умеренный восторг, но позже ездил туда только в угоду нам.
Юрген всегда был хорошим спортсменом. Теннис, верховая езда, лыжи и, конечно, парусный спорт — вот его непременная спортивная программа на каждое лето. Он не мог жить без этих занятий. Они были его «дыханием», как он выражался. Я в них не участвовала, так как с детства не очень интересовалась спортом, — физкультура никогда не была моим любимым школьным предметом. Я была склонна к аллергии, часто болела ангиной, при малейшем охлаждении сильно простужалась. Мне пришлось удалить гланды, но аллергия и подверженность простудным заболеваниям остались.
Однажды в самом начале нашего знакомства мы с Юргеном отправились в поход на лыжах. Это было мучительно для меня, но я очень хотела доставить ему радость. Я боялась любой горки, любой наледи, падала чаще, чем другие. Юрген смотрел на мои страдания, не в силах сдержать улыбку. Долго так продолжаться не могло. Я сдалась и больше не вставала на лыжи. Сначала он злился, а потом сказал: «Наверное, ты права. Нельзя себя принуждать. У тебя и без лыж хорошая фигура». Потом он уже один ездил кататься на неделю в феврале или марте. Мне нечего было возразить. Он сохранил за собой это право, даже когда мы поженились. А рождественские каникулы в Вальзинге, где не было даже лыжни, постепенно превратились для него в пытку.
Для меня же не было ничего милее дорожек Вальзинга. Они начинались сразу у двери отеля. Рано утром там расчищали снег, сгребая его в высокие рыхлые сугробы по сторонам дорожек. Какой радостью было прогуливаться между ними по мягкой лесной земле, касаться отяжелевших от снега еловых лап, смотреть с полян на заснеженные горы, разбивать ледяную корку на лугах, рассматривать следы зверей. Когда Матиас был маленьким, я возила его за собой на санках. Потом он сам стал справляться с ними, весело скатываясь с гор. Юрген по большей части молча сопровождал нас и всем своим видом давал понять, как ему скучно. Он не понимал, почему Матиасу после двух-трех школьных лыжных походов все еще хотелось приехать в Вальзинг. «С ребенком происходит что-то не то», — сказал он, и его упрек относился не к сыну, а ко мне.
В ту зиму, которая вдруг так ясно вспомнилась мне, Матиас был еще школьником, едва начавшим писать короткие сочинения и изучать умножение и деление. Я отчетливо представила Юргена, который медленно шагал впереди, то возвращаясь ко мне, то уходя. Мы привезли в Вальзинг целый ранец школьных принадлежностей, но не думаю, что Матиас хоть раз доставал его из угла, куда сам бросил его по приезде. Юргена в то время занимали проблемы, связанные с работой. Он хотел расширить свое бюро, и ребенок, который жил вместе с нами в одной комнате, действовал ему на нервы.
— Было бы больше толку, если бы мы катались с ним на лыжах, — ворчал он каждый день. — Он хотя бы уставал и не отнимал у нас столько времени.
Я не соглашалась с ним, отвечая, что Матиас редко нарушает его покой, так как или гуляет с нами, или играет с другими детьми. Как-то невзначай я спросила, что бы я стала делать на лыжном курорте.
— Рената, — ответил Юрген, — когда-нибудь наступит время, и единственное, что тебе останется, — ломать себе голову над вопросом: чем заняться. Матиас быстро выскользнет из твоих рук, и я тоже уже не смогу из-за растущей занятости уделять тебе столько времени, как раньше.
Нечто подобное я услышала от него впервые, но промолчала, не желая об этом думать.
Сейчас я понимаю, что тогда мне не хотелось ни о чем задумываться не из-за отсутствия воли, а потому, что уже в то время существовала стена, которую между нами долго возводили другие люди и которую мне следовало бы разрушить своими силами. Но я оказалась слишком слабой.
Я была немало удивлена, когда на следующий день в домике лесника под названием Росбург [2], в котором раньше держали лошадей и куда мы часто ходили гулять, встретила Франца Эрба. Он сидел там в уютной, жарко натопленной кухне с друзьями. Они только что вернулись с охоты. Мы с Матиасом пришли сюда одни, оставив Юргена в отеле с его счетами и сметами. Франц Эрб, окутанный облаками дыма и парами глинтвейна, не замечал нас. Мы сели напротив, и я ждала случая, чтобы подать ему знак. Я не видела его с того чайного вечера у Камиллы. С тех пор прошло больше года.
Когда один из охотников встал и разговор на секунду затих, я громко и отчетливо произнесла: «Добрый вечер, господин Эрб».
Мне показалось странным, что Франц Эрб тотчас же узнал мой голос. Он вскочил со своего места и подошел к нам.
— Фрау Рената, какая радость, — сказал он, просияв. — Как вы здесь оказались?
Я рассказала, что мы уже несколько лет проводим рождественские каникулы в Вальзинге, и удивленно спросила, неужели его жена не говорила ему об этом?
— Нет, — возразил он, — Камилла мне ни о чем подобном не рассказывала. Это и в самом деле досадно. Извините, но вы и ваш муж — единственные друзья моей жены, которые мне интересны. Мне всегда нравилось общаться с вами, и я с удовольствием узнал бы вас ближе.
— О да, — сказала я не без сарказма, — ваша жена могла бы вам многое обо мне рассказать. Как ей живется в Тироле?
— В Тироле? — Франц Эрб непонимающе посмотрел на меня. — Она сейчас отдыхает здесь, поблизости.
И он назвал место примерно в двадцати километрах отсюда — прекрасный горнолыжный курорт с отличными подъемными устройствами. Юрген хотел пару раз съездить туда из Вальзинга, но так и не сделал этого, решив, что тамошняя местность не соответствует его высоким запросам.
— Камилла, кажется, катается там с Вереной на лыжах, — сообщил Франц Эрб, — разве она вам ничего не говорила?
— Она сказала мне, что поедет с дочерью в Тироль, — повторила я.
Он недоуменно покачал головой:
— О Тироле она никогда не упоминала. Мы всегда проводим рождественские каникулы отдельно. Я интересуюсь охотой, Камилла и Верена — спортом. В этом году мы впервые отдыхаем так близко друг от друга. Это выяснилось случайно. Когда я объявил, что поеду сюда охотиться, Камилла уже точно знала, где будет проводить отпуск.
Почему-то я вдруг почувствовала себя неловко.
— Когда вам стало известно об этом? — спросила я.
