появился у него с двумя мужчинами. Одним из них был барон Ротенвальд, сосед Густава, о котором он уже слышал, другой был коммерсантом из Словении. Он плохо знал немецкий, и барон переводил ему. Их интересовали станки, которые были спрятаны на поле в амбаре. Ганс Ахтерер в последнее время очень расстраивался из-за них, так как амбар был нужен ему для хранения урожая. Кроме того, он уже дважды во время своих вечерних прогулок встречал там сына бюргермайстера, у которого не было причины гулять в тех местах.
После наступления темноты, вооружившись карбидными лампами, все отправились к амбару. Ганс Ахтерер и инженер очистили станки от сена. Барон и словак заинтересованно наблюдали за ними, обмениваясь время от времени непонятными замечаниями. Потом коммерсант долго и со знанием дела осматривал станки и разговаривал с бароном. Инженер тем временем так разнервничался, что Ганс Ахтерер стал бояться необдуманных высказываний с его стороны. Сам он наблюдал за всем спокойно, думая о том, что скоро освободится от неприятных хлопот, связанных с этим делом. Барон отказался сообщить нетерпеливо ждавшему инженеру о решении словака прямо здесь, в амбаре. Поэтому всем опять пришлось пройти в дом Ахтерера. Грета поставила на стол подкопченное мясо приятного сочно-розового цвета, нарезанное тонкими просвечивающими кружками, что было встречено гостями с большой радостью. После бесконечных вступительных слов господин из Словении объяснил, что купит все станки, кроме двух, которые не может использовать, и заберет все в ближайшее время. О цене он договорится с бароном, которому, насколько он знает, инженер дал все полномочия. На протест Густава Бухэбнера барон отреагировал неожиданно резко и сказал, что будет так, как он скажет, а если это не нравится инженеру, то сделка вообще не состоится. В этот момент Ганс Ахтерер впервые вступил в разговор и дал своему другу понять, что из соображений собственной безопасности он тоже заинтересован в быстрейшей отправке. Густав Бухэбнер был вынужден сдаться.
Словак назвал приблизительный срок транспортировки, и все стали собираться к отъезду. Впервые за долгое время знакомства между друзьями возникла размолвка, прощальное рукопожатие было не таким крепким, как прежде. Ганс Ахтерер, не желая усиливать отчуждение, не стал напоминать другу о том, чтобы он побыстрее забрал два оставшихся станка.
— Как Рената? — спросил он. — Она ведь уже на каникулах?
— Да, да, — ответил инженер. — Знаю. Но сейчас ничего не могу сказать, у меня полно других забот.
Грета Ахтерер сожалела, что не получила от Ирены список ее драгоценностей, которые передал ей Густав в маленьком пакетике.
— Дружба дружбой, — сказала она мужу, — но я должна посмотреть на каждое украшение и подтвердить его наличие, иначе могут возникнуть неприятности.
— Мы сделаем это в следующий раз, — сказал Ганс Ахтерер, — важно, что наконец-то заберут станки. Я уже перестал спать из-за них. Что уж поделаешь, такими мы уродились. Занимаемся своими маленькими делишками и не очень обращаем внимание на дела поважнее. Я постараюсь не забыть о твоей просьбе.
На следующий день у Ганса, не желавшего забывать о важных делах, состоялся разговор с настоятелем монастыря. Они встречались иногда, чтобы поговорить и обменяться мыслями, которые подчас заставляли их тихо и тайно предпринимать нечто такое, в опасности чего они не отдавали себе отчета.
Грета Ахтерер очень хотела сгладить происшедшее и восстановить прежнюю дружбу своего мужа и Густава Бухэбнера. Она переборола себя и послала Ирене письмо, в котором еще раз просила отправить к ним Ренату. Она писала, что погода у них стоит хорошая и теплая, дети купаются в реке, поспевает земляника и недавно родились три маленьких теленка. Каждую пятницу они пекут слоеный пирог, а Петер обещал смотреть за Ренатой. «О войне мы почти не вспоминаем», — приписала она.
— Когда, мама, когда? — закричала девочка, узнав о письме.
— Пока я не буду точно знать, куда поеду сама, — ответила Ирена, не желая связывать себя обещаниями.
Шестого июля закончились занятия в школе, и Рената твердо решила провести это лето перед переходом в среднюю школу в деревне у Ахтереров и нигде больше. Она даже была согласна не видеться два месяца с Камиллой, хотя вершиной счастья для нее было бы поехать в деревню вместе с ней. Рената была уверена, что семья Ахтереров с радостью приняла бы ее подругу. Но Камилла почему-то на этот раз не хотела никуда уезжать, хотя раньше всегда завидовала Ренате.
Камилла и Рената в жаркий горячий полдень везли за собой маленькую, взятую у Вегерера тележку. Камилла опять пропустила нацистское собрание, и госпожа шарфюрерин строго разъяснила ей, почему нужно быть достойной лозунга «Утиль — это сырье» и зачем нужно участвовать в сборе макулатуры, тряпья и старых костей, организованном гитлерюгенд. Камилла сначала решила ничего не делать, но потом сдалась. Она попросила Ренату помочь ей, и девочка с восторгом согласилась, предложив взять с собой Пако.
Камилла сказала, что знает несколько домов, где перед их носом не захлопнут двери. Начать нужно с них, но она совсем не собирается выслуживаться перед этой зазнавшейся шарфюрерин. Рената со всем соглашалась, потому что теперь могла быть рядом с Камиллой. Она то шла рядом, то забегала вперед, потом нечаянно толкнула тележку так, что та ударилась о ноги Камиллы. Рената испугалась и тихо слушала, как Камилла ругала ее, пока ей в голову не пришла нелепейшая мысль — посадить Пако в пустую тележку. Она тотчас же хотела исполнить свое желание, но наткнулась на отчаянное сопротивление животного.
— Ты уже написала письмо Винценту? — вспомнила вдруг она.
— Когда кто-то хочет, чтобы я написала письмо, — ответила Камилла, — то почему бы мне это не сделать?
— Да, — сказала девочка и смутилась.
Камилла остановилась:
— Ты ведь сказала мне правду, Рената?
— Да, да, да, — ответила девочка, затем неожиданно подбежала к ближайшему дому и позвонила.
— Скажите, пожалуйста, у вас есть старые газеты, тряпки или старые кости? — выпалила она, облокотившись о косяк двери. Женщина ушла в дом. У нее было всего понемногу. От старых костей шел нестерпимый запах, что заставляло Пако с дикой радостью прыгать вокруг.
— Госпожа баронесса будет давать мне осенью уроки игры на фортепиано, — сказала Рената, когда они заворачивали кости в старые газеты.
— Я бы тоже с удовольствием этому училась, — сказала Камилла.
— Но ведь у тебя нет рояля, — произнесла Рената.
— Вот именно. Кроме того, я уже не подхожу по возрасту.
— Я буду играть для тебя, — сказала девочка, — хорошо?
— Хорошо, — ответила Камилла, — пойдем позвоним еще куда-нибудь.
Им везло, потому что они были первыми. Шарфюрерин явно не рассчитывала, что Камилла так легко справится с заданием. Скоро над тележкой возвышалась целая гора утиля. Тряпье пахло почти так же отвратительно, как кости, и Пако сходил сума от этого запаха. Девочки едва сдерживали смех. Колеса тяжело нагруженной тележки со скрежетом катились по асфальту, прохожие оборачивались, и если девочек спрашивали, что они везут, Камилла и Рената кричали: «Утиль — это сырье, утиль — это сырье!» Завидев патруль, они быстро свернули в боковой переулок и решили на этом закончить. Поблизости был луг, там они нашли тень, сели и выбрали для Пако лучшие кости. Было тихо и очень тепло, они лежали на спине и лениво отгоняли комаров. Тележку они откатили подальше.
— По карточкам «Р-7» детям сейчас дают двести пятьдесят граммов сладостей, — сказала Камилла. — Вы уже получали?
— Я не знаю, — ответила девочка, — продукты у нас получает фрау Бергер.
— Ты любишь сладкое?
— Да, очень, — ответила Рената, но тотчас же выпрямилась и спросила: — Хочешь, я отдам тебе свою порцию?
