Мария вскочила, оттолкнув стул, прислонилась красным от возбуждения лицом к стене и закричала, повторяя одно и то же:
— Откуда мне знать? Почему вы спрашиваете меня, именно меня?
Баронесса, ничего не понимая, смотрела на Марию и ждала, когда та успокоится. Когда Мария наконец замолчала, баронесса сказала:
— Успокойтесь, пожалуйста. Я могла бы спросить об этом фрау Бергер, но ее нет дома.
— Она тоже ничего не знает, — сказала мать Камиллы. — Он уехал. Никто не знает куда.
— Может быть, к своей жене, — предположила баронесса. — Она говорила мне, что едет на Вертерзее. Наверное, он поехал навестить ее.
— Нет, — ответила Мария, — там его точно нет, — и тут же прибавила: — Но я действительно не знаю, где он может быть.
— Жаль, — сказала баронесса разочарованно и поднялась. Желая закончить разговор дружелюбно, она сказала напоследок: — Я слышала, ваш муж приехал в отпуск. Он еще долго пробудет здесь?
— Неделю, — ответила Мария. — Дни, которых так ждешь, проходят слишком быстро.
Ей вдруг понравилось лгать и одновременно испытывать страх за то, что она чувствовала в действительности.
— Я ждала этого отпуска. Мой муж очень хороший человек, мне его так недоставало. Я жила в постоянном страхе за его жизнь. Он тоже очень счастлив, что приехал, невероятно счастлив. Так же, как и я. Я просто схожу с ума от счастья, да, схожу с ума. Сейчас, когда Камилла уехала, мы как жених и невеста, вы понимаете, госпожа баронесса, когда так долго не видишься друг с другом, это бывает именно так. Вы понимаете?
— Конечно, — сказала Тереза и про себя удивилась, уж не заболела ли Лангталер в самом деле от всего пережитого. На долю человека выпадает в военное время слишком много переживаний.
— Он пробудет здесь еще неделю, — повторила мать Камиллы, когда баронесса уже вышла, — и может быть, — крикнула она ей вдогонку, — инженер тоже вернется через неделю, да, вполне возможно.
Придя домой, баронесса почувствовала странную слабость. Утром она думала, что ей нужно собрать все силы для поездки к Винценту. Сейчас она знала — они нужны ей, чтобы помочь мужу.
В конце концов не оставалось ничего другого, как пойти на поклон к Карлу Хруске.
Попытки барона найти грузовик, чтобы вывезти все из подвала, не увенчались успехом. Если бы инженер не исчез так внезапно, то положение не было бы таким опасным. Барон хотел сдержать данное слово и поэтому ждал инженера, чтобы достигнуть окончательного договора по сделке. Вернувшись в девять вечера домой, он сказал: «Терчи, у меня ничего не получается».
Жена уговорила его обо всем рассказать ей и услышала то, что боялась услышать. Она спросила, представляет ли он все последствия. Он ответил утвердительно и сказал, что не нуждается для этого в чтении газет. Наконец она отважилась произнести имя Хруски. Барон сразу же отбросил эту идею как абсурдную. Но жене удалось его убедить, что если Хруска согласится помочь, то забудет о разнице в происхождении и в политических взглядах. Она на верила, что он выдаст их, ведь он, как и ее муж, был противником режима.
Барон, настроенный очень скептически, неуверенно направился к одиноко стоящему в поле дому плотника. Обратно он вернулся уже с Хруской.
В их распоряжении была только тележка.
Нагрузив ее, они поехали через сад, с трудом преодолевая крутой подъем, но калитка оказалась слишком узкой для тележки с грузом, поэтому перед калиткой им пришлось опять сгрузить все на землю. Они старались делать все как можно тише, но, несмотря на их усилия, калитка, казалось, скрипела на всю округу.
Над ними расстилалось темное безлунное небо с редкими звездочками. Но так как ни барон, ни Карл Хруска ничего не понимали в астрономии, они не знали, что их опасные занятия, словно в плохом дешевом фильме, видны как на ладони. Луна в это время была затянута облаками. Около одиннадцати часов, когда барон почувствовал первые признаки усталости, луна впервые показалась на небе, а когда за две минуты до полуночи Хруска сказал своему напарнику: «Следующую тележку я погружу сам, а вы прилягте на траву и отдохните», луна засияла в полную силу. Они нагружали и разгружали тележку, везли ее по неровной полевой дороге к дому Хруски, в котором его напуганная жена стояла темным силуэтом за занавеской и не ложилась спать. Сарай, в котором Хруска хранил дрова, отлично подходил для размещения оставшегося сырья с фабрики инженера.
— Если все будет хорошо, Хруска, — сказал барон, — мы, само собой разумеется, возьмем вас в долю. Если же со мной что-нибудь случится, уничтожьте все, что сможете, а остальное куда-нибудь спрячьте и больше не трогайте.
Они легко везли пустую тележку назад и уже думали о следующей порции груза. Скатив ее вниз по ступенькам в погреб, они немного отдохнули и начали все снова.
— Мы не успеем до утра, господин барон, — сказал Карл Хруска.
— Тогда можем закончить прямо сейчас, — ответил барон, и Хруска замолчал.
Они действительно не успели. Несмотря на напряженную работу и мобилизацию всех сил, в половине шестого утра, когда взошло солнце, в погребе оставалось еще много товара.
Барон, смертельно усталый, сидел с Хруской в пивной комнате.
— Что нам теперь со всем этим делать? Вам ничего не приходит на ум?
Хруска предложил сложить оставшееся в нишу, которая находилась в самом конце подвала слева. Они перенесли туда продукты, бутылки со спиртом, предметы обихода, связки новой одежды — остаток вымененных бароном товаров. Сверху они закрыли все мешками и Хруска заколотил нишу старыми грязными досками.
Утром военный тщательно осмотрел подвал, заглянул во все углы и остался чрезвычайно доволен осмотром. Когда они вышли из подвала и на лице барона снова стала появляться краска, военный о чем-то задумался. Некогда он изучал пару семестров медицину и считал, что в каждом большом повале следует устроить медпункт.
— Я видел в подвале дощатую стенку. Что за ней?
— Насколько я знаю, ничего, — сказал барон, надеясь не выдать голосом своего волнения. — Эту стенку сделал один виноторговец. За ней наверняка хранится всякий хлам.
— Какой виноторговец? — спросил военный.
— Раньше он снимал у меня подвал. Потом был вынужден уехать.
Барон тут же понял, что ему не следовало это говорить.
— Еврей? — спросил военный.
Барон кивнул.
— Пойдемте назад. Посмотрим, что там.
Я никак не могла набраться мужества и навестить Камиллу. Бессчетное число раз я хотела взглянуть на дом, где провела свое детство, и не отваживалась сделать это, потому что там была погребена тайна вины моего отца, о которой я мало что знала. Еще ребенком я чувствовала, что что-то случилось, но не представляла, что именно. Он сам никогда не говорил об этом. Потом, повзрослев и живя вдвоем с матерью, я много раз спрашивала его о случившемся, но он уклонялся от ответа. Только когда он постарел и стал болеть, он стал намекать на то, что невиновен. Эти намеки заставили меня о многом задуматься. Я попыталась узнать обо всем у матери, но она в ответ вдруг дико ополчилась на Марию Лангталер и так ничего и не рассказала мне. Мои расспросы об истории с бароном тоже ни к чему не привели. Она сказала, что не имеет ни малейшего представления о том, что произошло, так как ее в это время не было дома. Конечно, я составила общую, очень приблизительную картину тех давних событий, но никогда не была уверена в том, что она соответствует действительности.
Наступало Рождество. Я заклеила в календаре даты праздничных дней, отпечатанных красным шрифтом, но тут же устыдилась того, что сделала, и отклеила бумагу обратно. От мамы пришла открытка с поздравлениями. Фрау Хорнберг каждый вечер с сожалением сообщала мне, что известий от моего сына
